Волны Российской миграции:

Начало урока: стихотворение А. Блока

Учитель литературы:

Долгое время тема эмиграции была под запретом. На самом деле, эмиграция происходила во все времена. Это нормальный и естественный процесс. Однако для России эмиграция стала целым событием и как нам кажется явлением судьбоносным, заметно изменившим саму российскую цивилизацию.

Первым эмигрантом в российской истории почти официально признан князь Андрей Курбский, бежавший в Польшу от царя Ивана Грозного. Вплоть до XX века эмиграция из России носила естественный характер, напоминая эмиграцию из любой европейской страны. Характер эмиграции был либо политический, либо экономический – в поисках материального благополучия. С конца XIX в. эмиграция из Российской империи становится по настоящему массовой. Это была весьма масштабная эмиграция, в результате которой Россию покинули М. Горький, В.И. Ленин, И.Ф. Стравинский.

В XX веке российская эмиграция резко шагнула за рамки привычного для самой страны процесса. Необычность и значение эмиграции заставило исследователей выделить ее в особое явление и разбить на периоды или волны

Учитель географии:

Сегодня на уроке мы с вами перенесемся в одно из парижских кафе, где собрался цвет русской эмиграции - писатели и поэты разного времени.

Мы рассмотрим причины эмиграции нескольких периодов, проанализируем их масштабы и географию. В конце занятия у вас должна быть заполнена таблица и оформлена карта эмиграции

В русской истории существует 4 волны эмиграции

1 волна

Ученик: (Пузанова Ж.)

Первая волна эмиграции из СССР была обусловлена большей частью политическими причинами. Самым значительным и показательным фактом стал знаменитый «Философский пароход» 1922 года, на котором в принудительном порядке за границу было выслано около 200 представителей русской культуры: П. Сорокин, И. Ильин, Н. Бердяев. В. Кандинский, Ф. Шаляпин, М. Шагал, М.Цветаева, И.Бунин

Выходит З.Гиппиус, читает стих

Вопрос к З.Гиппиус: (Кочешков Д.)

Скажите, вот Вы так долго жили вдали от России, могли бы Вы привести примеры того, как русские эмигранты проявляли себя за границей?

Ответ З.Гиппиус: (Еграшкина В.)

В силу интеллектуального и культурного развития, эмигранты первой волны сумели влиться в западноевропейскую культуру, например, П.А. Сорокин создал факультет социологии в Гарвардском университете. В.В. Набоков стал культовым американским писателем, И.И. Сикорский изобрел вертолет, В.К. Зворыкин стал создателем телевидения. Русские красавицы покоряли мужскую половину планеты. Великие художники С. Дали и П. Пикассо были женаты на русских женщинах

Учитель литературы:

Большинство эмигрантов, не дождавшись крушения большевистского режима, остались за границей. Постепенно они стали обживаться, стараясь восстановить и сохранить духовную жизнь дореволюционной России. Активно создавались разного уровня учебные заведения, издавались газеты и журналы, печатались книги.

Сценка: выходит И.А. Бунин

Учитель географии: Ребята! Какие данные мы можем занести в таблицу? И обратите внимание на к\к.

2 волна

Ученик: (К. Панксеп)

Вторая волна эмиграции тесно связана с периодом Второй мировой войны и ее границами можно считать 1939 – середину 1950-х гг. Более 5 млн. советских военнослужащих и мирных граждан оказались в немецких концлагерях, а после окончания войны в лагерях «для перемещенных лиц» . По Ялтинскому соглашению репатриации в СССР подлежали только те советские граждане, которые желали возвратиться на родину. Но предусматривалась и насильственная репатриация. Опасаясь сталинских лагерей или по идеологическим причинам, многие предпочли остаться на Западе. Эмигрировали за рубеж сотни деятелей культуры, из них Д. Кленовский, И. Елагин, В. Синкевич, В.Марков, С.Максимов. Общие масштабы второй волны эмиграции можно оценивать от 5,5 до 10 млн. чел., а значит она превосходила как первую, так и третью волны.

3 волна

Учитель литературы:

Третья волна эмиграции началась в 1966 г. и продолжалась до середины 1980х гг. Называлась - диссидентской. Началось все с побега за границу дочери вождя народов – Светланы Аллилуевой. Страну покидали различные слои, в том числе оппозиционно настроенные люди искусства, преимущественно нон-конформисты и диссиденты, а также те, кто уже находясь за рубежом, был лишен советского гражданства за какие-то провинности перед советским режимом.

Ученик: (Кочешков Д.)

Для многих представителей художественных профессий диктат государства был невыносим. Так известный живописец и архитектор В. Некрасов говорил, что «уехал, потому что не мог не уехать. Жизнь зашла в тупик, я не видел никаких перспектив. Понял, что так больше не могу. Так работать, так жить...». Для таких людей свобода была намного важнее материального благополучия. Неожиданным стал отъезд в США всенародного любимца миллионов советских граждан – актера С. Крамарова.

Ученик: (Пузанова Ж.)

Были ли среди вас люди, которые хотели вернуться домой, в Россию?

Ответ:

Особенностью третьей волны было отсутствие надежды или желания у большинства эмигрантов на возвращение. С другой стороны, многие ставят знак равенства между третьей волной советской эмиграции и диссидентским движением. Далеко не все диссиденты хотели уезжать. Хотели жить на родине В. Высоцкий и А. Сахаров.

Показательна судьба А. Галича, который за границей постоянно скучал по родине и жалел об отъезде. Были и такие, кто предрекал падение тоталитарного строя и видел свое возвращение возможным. Среди них известный писатель А. Солженицын.

Вопрос Бродскому: (Панксеп К.)

Какие достижения в литературу внесли писатели - диссиденты 3 волны эмиграции?

Ответ: (Касимов М.)

Это прежде всего получение Нобелевских премий Бродским и Солженициным.

Учитель географии:

Не мало среди эмигрантов третьей волны оказалось лиц, которые мечтали главным образом о материальном благополучии, то есть это была и обыкновенная экономическая эмиграция. Не случайно именно в 1970-е гг. появляется пугающая многих до сих пор «русская мафия». Собственно «русской» она также названа весьма условно.

Ученик: (Балабанова О.)

А как принимали представителей 3 волны за рубежом?

Ответ: (Касимов М. - Бродский)

Третью волну принимали на Западе лучше всех, бывшим советским гражданам как политическим беженцам сразу же назначались многочисленные социальные пособия, которых были лишены предыдущие поколения эмигрантов. Интеллектуальный уровень этой волны был очень высок. В основном выезжали люди с высшим образованием. Люди рабочих профессий среди диссидентов были редким явлением. Во времена третьей волны выехало до 2 млн. чел. В этот период уехали я, Иосиф Бродский, С. Довлатов, М. Барышников, С. Крамаров и другие

Вопрос: (Кочешков Д.)

Какие особенности политической стороны того времени?

Ответ:

По нашему мнению именно эта третья волна стала одной из причин кризиса советской цивилизации. Образ заграницы как райского уголка, всеобщее одобрение пословицы «увидеть Париж и умереть» привели к тому, что советские граждане повально мечтали о чудесной жизни на Западе и отказывались быть строителями социалистического будущего. В 1980-е гг. все чаще стали уезжать люди, которые не были диссидентами, а скорее желающие уехать в связи с модой на заграницу. Так уехали знаменитый актер О. Видов и режиссер А. Кончаловский

Третья волна связана с таким явлением как «невозвращенцы», под которым понимались советские граждане, выехавшие за границу по работе или на отдых, а затем отказавшиеся вернуться на родину. Именно так бежали: выдающийся солист балета М. Барышников, и хоккеист А. Могильный.

4 волна

Учитель литературы:

И наконец, последняя, четвертая волна эмиграции началась после разрешения в 1988 г. свободного выезда из СССР и продолжается до сих пор. Ситуация с эмиграцией сильно запуталась в связи с распадом СССР. К 1991 г. за рубежом проживало от 4 до 6 млн. русских людей, которые без оговорок считались эмигрантами. После развала СССР к ним добавилось 25 млн. чел. этнически русских, оказавшихся за пределами РФ.

Ученик: (Балабанова О.)

Есть и другие, свои характерные особенности нынешней эмиграции. Четвертая волна эмиграции вполне вписывается в мировые миграционные процессы. Точно также в страны Западной Европы и США стремится население из республик бывшего СССР. Снова среди уехавших значительную часть составляют работники интеллектуальной сферы, русские программисты пользуются большой славой и имеют весьма высокооплачиваемую работу за границей, например в США, в знаменитой Силиконовой долине.

Никогда до этого за границу не уезжало такое количество криминальных элементов и преступников. Еще одной характерной чертой эмиграции четвертой волны является то, что нынешние эмигранты, не рвут связей с родиной и их отъезд не является фатальным. В связи с тем, что четвертая волна продолжается, подводить итоги еще рано.

Учитель географии:

А теперь подведем итоги: (работает с картой и таблицей)

советская и российская эмиграция это целое историческое явление, оказавшее заметное влияние на современный мир. Наши бывшие соотечественники на данный момент проживают на всех континентах и практически во всех странах мира. Очень многие нашли «свое место», играли и играют большую роль на новой родине. Безусловно, эмиграция является обычным делом для истории. Но печальной традицией нашего государства было то, что многие становились эмигрантами не по желанию, а в силу обстоятельств, «по необходимости». Потеря около 20 млн. своих сограждан, причем далеко не худших, весьма горький урок для страны.

Третья волна эмиграции. (1948-1989/1990)

Третья волна российской эмиграции пришлась на эпоху «Холодной войны». Диссидентское движение и холодная война стали причиной того, что многие люди добровольно покидали страну, хотя всё довольно сильно ограничивалось властями. В это время Аксёнов, Довлатов, Бродский и многие другие известные литераторы, художники и учёные были среди тех, кому пришлось покинуть родину. До 1990 года более 1 миллиона человек уехали за границу.

В декабре 1966 года, находясь в Париже, советский премьер Алексей Косыгин заявил: "Если есть семьи, разобщенные войной, которые хотели бы встретить своих родственников вне СССР или даже оставить СССР, мы сделаем все, чтобы помочь им решить эту проблему". Это событие считается началом легальной эмиграции из СССР.

Выезд в основном осуществлялся по программам воссоединения семей. По крайней мере в официальных опубликованных документах, регламентирующих въезд -- выезд советских граждан из СССР, нет ни слова о том, что правом на эмиграцию обладают те или иные этнические (или другие) группы. Особо следует выделить подписание СССР Хельсинкского акта в 1975 г. Именно с этого момента у граждан Советского Союза появились правовые основания покинуть страну, обосновывая это не семейными или этническими мотивами. Надо сказать, что людей, способных бросить вызов государству, оказалось не так много. В целом же следует констатировать полный правовой вакуум в Советском Союзе по вопросу эмиграции, а следовательно, и фактическое непризнание права на эмиграцию своих граждан.

Очевидно, что решения о выезде принимались властями достаточно волюнтаристски и определялись конъюнктурными политическими соображениями. Скорее всего они были связаны с определенным торгом с правительствами западных стран или с давлением западных стран, в первую очередь

США (например та же поправка Джексона-Вэника), на советское правительство. В то же время нельзя не заметить, что в ряде случаев западная дипломатия не была достаточно эффективной, как это приято полагать, поскольку второй период относительно активной эмиграции сменился третьим, во время которого наблюдалась лишь ограниченная эмиграция, что связывалось с усилением внутреннего политического контроля. И только когда советское правительство уже во времена перестройки сняло ограничения на выезд, поток эмигрантов снова значительно увеличился.

Москва начала разрешать советским евреям, немцам и понтийским грекам выезд с целью воссоединения семей. С 1970-го по 1990 год возможностью воспользовались 576 тысяч человек, причем половина пришлась на два последних года. По другим данным, за этот период времени Советский Союз потерял 1 136 300 своих граждан. Выехало 592 300 евреев, 414 400 немцев,84 100 армян, 24 300 понтийских греков, 18 400 евангелистов и пятидесятников и 2 800 человек других национальностей

Порой люди уезжали по вызову дальних родственников, оставляя в СССР родителей, но все понимали правила игры.

В отличие от эмигрантов первой и второй волн, представители третьей выезжали на законных основаниях, не являлись преступниками в глазах советского государства и могли переписываться и перезваниваться с родными и друзьями. Однако неукоснительно соблюдался принцип: человек, добровольно покинувший СССР, впоследствии не мог приехать даже на похороны матери.

Впервые существенную роль в эмиграции играли экономические мотивы. Излюбленный упрек в адрес отъезжающих состоял в том, что они отправились "за колбасой".

Глава КГБ Юрий Андропов и некоторые другие члены руководства добивались полного прекращения эмиграции, поскольку сам факт, что такое количество людей "голосует ногами" за "загнивающий капитализм", по их мнению, подрывал "морально-политическое единство советского общества". Кроме того, в третью волну эмиграции вошли видные диссиденты того времени, прежде всего, Александр Солженицын. Из трех составляющих этой волны эмиграции: «невозвращенцев», нового потока эмиграции деятелей науки и культуры в поисках свободы творчества и лучших условий для него, а также вынужденной эмиграции советских диссидентов, последние две часто сливались. Мотивы выезда видных деятелей советской культуры были сложными по составу: в них присутствовали и политические, и творческие, и экономические причины. Реже люди уезжали по собственному желанию, чаще - по требованию «оставить страну», исходившему от «компетентных органов». Что касается «чисто политических» диссидентов, по социальному составу они были чаще всего представителями технических специальностей, реже - студентами, людьми со средним образованием, еще реже - специалистами в области гуманитарных наук.

Третья волна российской эмиграции (1966-1985) была самой многочисленной после 1917 года. Среди эмигрантов этой волны значительную часть составляла интеллигенция. Так, лишь в начале 70-х гг. за рубеж из СССР выехало более 50 тыс. представителей интеллигенции. В этот период появляются в самом социокультурном явлении эмиграции совершенно новые процессы - насильственное лишение гражданства и диссидентство.

«Уезжали и уезжают не от России - от нее вообще невозможно уехать. Бегут от государства, грузная туша которого закрывает небеса; бегут от власти, у которой нет ничего святого; бегут от домоуправления, райкома, обкома, радиовещания, от сексотов, очередей, лагерей, от бесстыдной лжи и холодной жестокости, от чудовищного бескультурья и победоносного хамства - бегут, чтобы спасти от монстра свои смертные тела и бессмертные души, бегут, проклиная и плача»

Третья волна эмиграции отличалась высокой плодотворностью в области художественной литературы и публицистики. Среди наиболее ярких ее представителей - И. Бродский, В Аксенов, Н. Коржавин, А. Синявский, Б. Парамонов, Ф. Горенштейн, В. Максимов, А. Зиновьев, В. Некрасов, С. Давлатов. Деятели третьей волны много сил и времени уделяли тому, чтобы через издательства, альманахи, журналы, которыми они руководили, выражать различные, не имевшие права на выражение в СССР, точки зрения на прошлое, настоящее и будущее России. Главными печатными органами третьей волны российской эмиграции являлись альманахи «Аполлон-77», «Часть речи», «Новоселье», «Альманах-80 Клуба русских писателей», «Ардис», «Новый журнал». Значительное число публикаций было осуществлено издательствами им. А. П. Чехова, «Ардис» и ИМКА-Пресс.

Третью волну принимали на Западе лучше всех, бывшим советским гражданам как политическим беженцам сразу же назначались многочисленные социальные пособия, которых были лишены предыдущие поколения эмигрантов. Интеллектуальный уровень этой волны был очень высок. В основном выезжали люди с высшим образованием. Люди рабочих профессий среди диссидентов были редким явлением. Во времена третьей волны выехало до 2 млн. чел. В этот период уехали я, Иосиф Бродский, С. Довлатов, М. Барышников, С. Крамаров и другие третья волна стала одной из причин кризиса советской цивилизации. Образ заграницы как райского уголка, всеобщее одобрение пословицы «увидеть Париж и умереть» привели к тому, что советские граждане повально мечтали о чудесной жизни на Западе и отказывались быть строителями социалистического будущего. В 1980-е гг. все чаще стали уезжать люди, которые не были диссидентами, а скорее желающие уехать в связи с модой на заграницу. Так уехали знаменитый актер О. Видов и режиссер А. Кончаловский

Третья волна связана с таким явлением как «невозвращенцы», под которым понимались советские граждане, выехавшие за границу по работе или на отдых, а затем отказавшиеся вернуться на родину. Именно так бежали: выдающийся солист балета М. Барышников, и хоккеист А. Могильный.

Третья эмиграция является самой длительной из всех исходов. Этот достаточно продолжительный промежуток времени С. Хайтман разбивает на четыре этапа: 1948-1970 гг.; 1971-1980 гг.; 1981-1986 гг. и 1987-1989 гг.(Heitman 1991: 4, 8). Первый период характеризуется относительно нерегулярным выездом «избранных» евреев, немцев и армян в Израиль, Германию и Францию вследствие прямого воздействия правительств этих пользу эмиграции. Второй период охватывает уже значительную и регулярную эмиграцию как результат ослабления внутреннего политического контроля внутри Советского Союза и улучшения отношений между странами запада и СССР. Третий этап отмечается ослаблением эмиграционного потока вследствие усиления внутреннего контроля за эмиграцией и нового обострения отношений между Советским Союзом и западными странами.

В качестве основных отличительных признаков, характеризующих третью эмиграцию, можно выделить следующие:

* Преобладание экономического характера эмиграции (за исключением представителей диссидентского движения).

* Легитимный характер миграции. Советский режим «отпускал» эмигрантов добровольно, хотя эмиграция велась по советским «правилам игры» и под контролем советского режима. Это не было бегством или отступлением и не было связано с риском для жизни.

* Отсутствие правовой базы для эмиграции. Выборочность эмигрантов и групп эмигрантов.

* Третья волна не представляла в своей массе убежденных политических

противников режима, а лишь недовольных режимом. Подавляющее большинство третьей эмиграции признавали легитимность советского режима и не желали с ним активно бороться (за исключением диссидентского движения).

* Отсутствие собственных политических движений и партий.

* Уход во «внутреннюю» эмиграцию. К фактической эмиграции представители третьей волны готовили себя заранее, и многие годы жили ожиданием выезда и подготовкой к выезду. Другими словами, эмиграция не происходила «вдруг», вследствие внешних обстоятельств (поражение в Гражданской войне, немецкая оккупация), а была спланирована.

* Этнический характер эмиграции, т. е. возможность выезда только для определенных этнических (или религиозных) групп.

* Третья эмиграция была советской не только с юридической, но и с культурной точки зрения. Выезжали носители советской культуры, отличной от той культуры, в которой была воспитана первая и, отчасти, вторая эмиграции.

Русские писатели третьей эмиграции - это авторы, покинувшие Советский Союз и обосновавшиеся в других странах с начала 1970-х гг., когда такая возможность появилась, и до начала 1990-х гг., когда переезд в другую страну потерял однозначный политический смысл и перестал быть необратимым.

ВТОРАЯ ВОЛНА ЭМИГРАЦИИ (1940-е - 1950-е годы)

Вторая волна эмиграции, порожденная второй мировой войной, не отличалась таким массовым характером, как эмиграция из большевистской России. Со второй волной СССР покидают военнопленные, перемещенные лица - граждане, угнанные немцами на работы в Германию. Большинство эмигрантов второй волны селились в Германии (преимущественно в Мюнхене, имевшем многочисленные эмигрантские организации) и в Америке. К 1952 в Европе насчитывалось 452 тысячи бывших граждан СССР. 548 тысяч русских эмигрантов к 1950 прибыло в Америку. Среди писателей, вынесенных со второй волной эмиграции за пре-делы родины оказались И.Елагин, Д.Кленовский, Ю.Иваск, Б.Нарциссов, И.Чиннов, В.Синкевич, Н.Нароков, Н.Моршен, С.Максимов, В.Марков, Б.Ширяев, Л.Ржев-ский, В.Юрасов и др. На долю выехавших из СССР в 1940-е выпали тяжелые испытания. В эмигрантской поэзии 1940-1950-х преобладает политическая тематика, а также философская, медитативная лирика и д.р. В книгах прозаиков второй волны изображены герои, не сжившиеся с советской действительностью, изображены. + лагерная тема.

Большинство писателей второй волны эмиграции печатались в выходившем в Америке "Новом журнале" и в журнале "Грани".

ТРЕТЬЯ ВОЛНА ЭМИГРАЦИИ (1960-1980-е годы)

Писатели-эмигранты третьей волны, как правило, принадлежали к поколению "шестидесятников", немаловажную роль для этого поколения сыграл факт его формирования в военное и послевоенное время. "Дети войны", выросшие в атмосфере духовного подъема, возлагали надежды на хрущевскую "оттепель", однако вскоре стало очевидно, что коренных перемен в жизни советского общества "оттепель" не сулит. Началом свертывания свободы в стране принято считать 1963, когда состоялось посещение Н.С.Хрущевым выставки художников-авангардистов в Манеже. Середина 1960-х - период новых гонений на творческую интеллигенцию и, в первую очередь, на писателей. Первым писателем, высланным за границу, становится в 1966 В.Тарсис.

В начале 1970-х СССР начинает покидать интеллигенция, деятели культуры и науки, в том числе, писатели. Из них многие были лишены советского гражданства (А.Солженицын, В.Аксенов, В.Максимов, В.Войнович и др.). С третьей волной эмиграции за границу выезжают: Аксенов, Ю.Алешковский, Бродский, Г.Владимов, В.Войнович, Ф.Горенштейн, И.Губерман, С.Довлатов, А.Галич, Л.Копелев, Н.Коржавин, Ю.Кублановский, Э.Лимонов, В.Максимов, Ю.Мамлеев, В.Некрасов, С.Соколов, А.Синявский, Солженицын, Д.Рубина и др. Большинство писателей эмигрирует в США, где формируется мощная русская диаспора (Бродский, Коржавин, Аксенов, Довлатов, Алешковский и др.), во Францию (Синявский, Розанова, Некрасов, Лимонов, Максимов, Н.Горбаневская), в Германию (Войнович, Горенштейн).

Писатели третьей волны во многом были не приняты своими предшественниками, чужды "старой эмиграции". В отличие от эмигрантов первой и второй волн, они не ставили перед собой задачи "сохранения культуры" или запечатления лишений, пережитых на родине. Совершенно разный опыт, мировоззрение, даже разный язык мешали возникновению связей между поколениями.

Одно из самых значимых политических событий второй половины ХХ века длилось, по оценкам разных наблюдателей, от трех до пяти минут. 25 августа 1968 года восемь человек — пятеро мужчин и три женщины, одна из них с ма-леньким ребенком — вышли на Красную площадь в Москве, сели у Лобного места и развернули плакаты, осуждавшие вторжение в Чехослова-кию. Ввод войск в эту страну произошел за несколько дней до этого — в ночь с 20 на 21 ав-густа — соединенными силами СССР и его союзников — стран Организации Варшавского договора. Через несколько минут на участников демонстрации набросились «топтуны» — сотрудники КГБ в штатском, дежу-рившие на Крас-ной площади. Они вырывали и рвали лозунги, избивали проте-стующих, пока за теми не приехали милицейские машины; один из «топтунов», по свиде-тель-ству очевидцев, даже кричал: «Бей жидов!» Позднее участники демонстрации были приговорены к тюремному заклю-чению или к ссылке, двое — Горба-нев-ская и Файнберг — признаны невменяемыми и отправлены на принудительное психиатрическое лечение, самая младшая — 21-летняя Татьяна Баева — по до-го-во-ренности с «подельниками» сказала, что случайно оказалась на месте сидя-чей демон-страции, и поэтому не была при-влечена к суду. Позже она продол-жила диссидентскую деятельность.

Еще на стадии подготовки этой акции друзья и знакомые протестующих — те, кто знал о планах провести демонстрацию, разделились в своих оценках: одни поддерживали эту идею, другие нет. Представители второй группы называли действия протестующих «самосажанием» — по аналогии с самосожжениями старообрядцев. Они считали, что выступление, за которым может последовать только немедленный и неминуемый арест, не может привести к каким бы то ни было политическим переменам. Однако уже на следующий день после « » во многих странах узнали о том, что в СССР есть люди, несогласные с захватнической политикой своего государства. «Семь чело-век на Красной площади — это, по крайней мере, семь причин, по которым мы уже никогда не сможем ненавидеть русских», — писала газета Literární listy, одно из немногих оппозиционных изданий, продолжавших выходить в Чехо-сло-ва-кии еще несколько месяцев после вторжения. Так независимое общест-венное мнение в СССР стало самостоятельным фактором международной жизни.

1968--1969 годы стали переломными в истории советской культуры. С них принято отсчитывать период, который называется «длинные семидесятые» и охватывает время вплоть до начала перестройки. Отношение к вторжению в Чехословакию разделило советскую интеллектуальную и культурную среду. Часть этой среды искренне считала, что «если бы не мы, там завтра были бы войска НАТО» (как говорят и сегодня), другие испытывали острый стыд за свою страну и солидарность с демонстрантами. «Длинные семидесятые» вообще стали временем углублявшегося раскола в обществе — не только и не столько политического, сколько мировоззренческого. Одни люди были довольны относительным материальным благополучием и прекращением скандальных эскапад Никиты Хрущева. Другие считали советское общество и самих себя глубоко несвободными, но полагали установившийся порядок вещей неизбеж-ным и соглашались на конформистское поведение — пусть и скрепя сердце. Те же, кто стремился к новациям в науке или искусстве, чаще всего принимали новую историческую эпоху как время бесконечной и трудной борьбы за само--реализацию. Тем не менее все они теперь знали: есть люди, гото-вые пойти на открытую конфронтацию в споре с государством.

Любые публичные манифестации в СССР 1930-1950-х годов, с официальной точки зрения, могли быть направлены только на поддержку властей. В Кон-ституции СССР 1936 года было закреплено право на свободу слова и собраний (статья 125), но его надлежало реализовывать «в соответствии с интересами трудящихся и в целях укрепления социалистического строя». Последняя по-пыт-ка провести публичную акцию с протестом против политики руковод-ства СССР состоялась в Москве и Ленинграде 7 ноября 1927 года: это были демон-страции троцкистов, успешно разогнанные милицией.

Новый публичный протест в СССР начался за десять лет до демонстрации на Красной площади — но не с политических демонстраций, а с чтения стихов. В 1958 году в Москве был открыт памятник Владимиру Маяковскому — един-ственному поэту-авангардисту, вошедшему в советский литературный канон. Сразу после открытия около памятника начались регулярные поэтические чте-ния, а за чте-ниями часто следовали дискуссии. В этих акциях стали при-ни-мать учас-тие авторы, совсем не лояльно относившиеся к советскому режиму. Высту-павших часто задерживала милиция. В 1961 году наиболее жесткий критик совет-ского строя из числа «маяковцев» — поэт Илья Бокштейн, обличавший совет-скую власть как преступную, — был арестован и приговорен к пяти годам лагерей.

В 1965 году в Москве впервые с 1927-го состоялись две независимые от властей манифестации. 14 апреля, в день смерти Маяковского, — шествие-перформанс участников поэтической группы СМОГ (одна из расшифровок — «Смелость, мысль, образ, глубина»): они требовали свободы для левого, новаторского ис-кус-ства. Вторая — «Митинг гласности» — прошла в День Конституции СССР, 5 декабря, на Пушкинской площади. Участники митинга — около 200 чело-век — выступали за гласность суда над писателями Андреем Синявским и Юли-ем Даниэлем. Синявский и Даниэль были арестованы незадолго до этого; их обвиняли в антисоветской пропаганде за публикацию литера-тур-ных про-изведений за границей. Они печатались под псевдонимами Абрам Терц и Нико-лай Аржак соответственно.

Митинг 5 декабря был разогнан милицией и агентами КГБ. Однако эта демон-страция отчетливо свидетельствовала о том, что в первой половине 1960-х го-дов в СССР — прежде всего в Москве и Ленинграде — сформиро-валось неза-висимое движение за защиту гражданских свобод. Его участники выступали с тре-бова-нием соблюдения советских законов и Конституции 1936 года, где формально были провозглашены основные гражданские права. В СССР была опубликована и Декларация прав человека, хотя в 1948 году советская деле-гация не подписала в ООН этот документ. Советский Союз присоединился к декларации позже, тем не менее идея универсальных прав человека все же была относительно известна в советской интеллектуальной среде.

Важнейшим инструментом нового движения стал — самостоятельное копирование и распространение запрещенных в СССР текстов; проще всего такое копирование осуществлялось с помощью печатных машинок, но исполь-зо-вались и другие технологии — например, перефотографирование бумажных страниц. Со второй половины 1950-х годов по рукам ходило все больше перепе-чаток «крамольных» выступлений на публичных собраниях или стихотворений «неправильного» содержания, но во второй половине 1960-х к ним добавились романы, эссе и политические манифесты. Запрещенные книги, изданные на За--па-де и ввезенные в СССР контрабандой или по дипломатическим кана-лам, называли «тамиздатом».

Первоначально участники нового движения апеллировали только к властям СССР, но очень быстро, увидев, что их адресат, мягко говоря, не настроен на диалог, стали обращаться к международному общественному мнению. Пер-вым событием такого рода стало , написанное 11 января 1968 года. Литвинов и Богораз требовали соблюде-ния законности в суде над Юрием Галансковым, Александром Гинз-бургом, Алексеем Добровольским и Верой Лашковой, которых обвиняли в распро-стра-нении самиздата и контактах с эмигрантской организацией «Народно-трудо-вой союз». Воззвание Литвинова и Богораз заканчивалось фразой: «Мы пере-даем это обращение в западную прогрессивную печать и просим как можно скорее опубликовать его и передать по радио — мы не обращаемся с этой прось-бой в советские газеты, так как это безнадежно». Обращение было зачи-тано по Би-би-си и упомянуто в редакционной статье лондонской «Таймс». С этого времени преследования диссидентов мгновенно становились извест-ными на Западе и создавали все более негативный образ Советского Союза на международной арене.

Теоретики нового движения — Александр Есенин-Вольпин, Владимир Бу-ковский и другие — с самого момента его возникновения в середине 1960-х настаивали на нескольких центральных принципах: действия должны быть открытыми, ненасильственными и основываться на существующих советских законах. Этим они били по больному месту советской внутренней политики: законы СССР и союзных республик изначально были рассчитаны на избира-тельное применение.

Участников этого движения называли диссидентами (от старинного названия протестантов, живших в католических странах). По-видимому, в 1960-е го-ды это слово — сперва в ироническом смысле — ввел в оборот историк культуры Леонид Пинский, а затем — уже серьезно — западные корреспон-денты в Мо-с-кве. Термин «правозащитники» по смыслу более узкий: так называли тех, кто последовательно боролся именно за юридическую реализацию прав граждан.

На формирование нового общественного течения государство отреагировало незамедлительно. После первых же независимых демонстраций, 16 сентября 1966 года, Президиум Верховного Совета РСФСР внес в Уголовный кодекс Рес-публики статью 190 — и тогда же аналогичные статьи были внесены в Уго-лов-ные кодексы других союзных республик. Эта статья предполагала уголовное преследование «за распространение заведомо ложных измышлений, пороча-щих советский государственный и общественный строй» (часть 1) и «органи-за-цию или активное участие в групповых действиях, нарушающих общест-вен-ный порядок» (часть 3). Так отныне полагалось квалифицировать любые демонстра-ции, организованные независимо от желания властей.

Тех, кто вышел на Красную площадь в августе 1968 года, судили именно по 190-й статье. Она предусматривала меньшие тюремные сроки, чем 70-я («Антисовет-ская агитация и пропаганда» — эту статью инкриминировали не только Бокштейну, но также и Гинзбургу, и Галанскову, и Лашковой, аре-стованным в январе 1967-го). Зато подвести под 190-ю можно было почти любые политические и соци-аль-ные высказывания, не совпадавшие с офици-альными оценками, и публич-ные действия, не получившие официального одобрения.

Диссиденты не были единой группой: под этим названием условно объеди-няют участников очень разных кружков, с разными убеждениями. Некоторое единство это движение обретало благодаря давлению государства: его участ-ники постоянно обменивались опытом по распространению информации и противостоянию репрессиям. Тем не менее они энергично спорили между собой на самые разные темы. Необходимость гражданского сопротивления соединяла в едином поле либералов-западников, социалистов и коммунистов. Все три группы полагали, что в СССР попраны принципы социальной справед-ливости. К ним примыкали русские националисты, которые критиковали советскую власть не за это, а за ее «антирусский характер». Присоединялись к общему протесту и православные, стремившиеся к обновлению Церкви и ослаблению государственного контроля над ней, и представители гонимых протестантских церквей — баптисты и пятидесятники. Свое место в общем диссидентском движении нашли национал-активисты из балтийских респуб-лик, а также независимые украинские писатели и евреи, добивавшиеся права на выезд в Израиль. Всех их сплачивало осознание общей уязвимости перед Советским государством, которое могло обрушиться на любую автономную организацию.

В целом деятельность диссидентов была направлена на защиту прав человека и против усиления тоталитарных тенденций власти — или, как тогда говорили, против возвращения сталинизма. Их намерения не были политическими в том смысле, что они в большинстве своем не собирались бороться за власть или учреждать политические партии.

Диссидентская активность охватывала десятки, самое большее — сотни че-ловек. Но она выражала глубинный и очень важный процесс — медленный, но неуклонный распад советской идеологии и возникновение новых форм социальности, общественной нравственности и социального самосознания.

Заклеймив Сталина на XX и XXII съездах КПСС, Никита Хрущев стремился вернуть коммунистической идеологии в ее советском варианте магические моби-ли-зующие свойства, которые она имела в прежние десятилетия. Под «мо-би-ли-зующими свойствами» имеется в виду, что советская идеология, особенно на раннем этапе развития, давала людям ощущение осмысленности их жизни, воодушевляла на тяжелый труд при очень небольшой зарплате и помогала закрывать глаза на бессудные аресты, массовую нищету и повсе-дневное хам-ство. Однако к концу 1960-х годов стало ясно, что эта идеология (при всех ее усовер-шенствованиях, осуществленных в эпоху оттепели) все меньше вос-при-нима-лась как осмысленная. И это касалось не только интеллигенции, но самых разных социальных групп: колхозников, рабочих, даже школьников.

Диссидент, писатель и социолог Андрей Амальрик в 1969 году писал в эссе «Просуществует ли Советский Союз до 1984 года?», что стремление к большей свободе у людей в конце 1960-х последовательно росло, а власти предоставить такую свободу были не готовы или не согласны. И хотя общество в это время было куда более разнообразным и сложным, чем в начале оттепели, многими владело ощущение удушья и тотального отчуждения от власти. Руководство страны, хотя и предпринимало резкие действия вроде агрессии против Чехо-сло-вакии, больше всего было озабочено сохранением статус-кво. Собственно, и вторжение в эту страну было направлено на то, чтобы у жителей СССР и со-юзных ему стран не было соблазна жить по-другому: руководство Чехосло-вакии попыталось несколько ослабить (не отменив вовсе) цензурные правила и либерализировать общественную жизнь, что и имело своим результатом насильственную смену власти.

Консервации советского строя способствовали благоприятные внешние об-стоятельства. В 1973 году Израиль одержал победу над напавшими на него вой-сками Сирии и Египта (так называемая война Судного дня). В ответ на разгром союзников коалиция стран — производителей нефти, где задавали тон араб-ские государства, вместе с не входившими в эту организацию Египтом и Си-рией объявила эмбарго на поставки нефти западным странам — союзни-кам Израиля. Цена нефти на мировых рынках выросла в четыре раза. Главным выиграв-шим от повышения цен стал Советский Союз: его поставки углеводо-родов в Европу резко выросли. Нефтяные деньги сделали социальные и эко-номи--че-ские инновации в СССР решительно ненужными, за исключением, конечно, вооружений и средств слежки за собственными гражданами. Перевод эконо-мики в режим сырьевого государства совпал с утратой коммунисти-че-ской идеологией мобилизующей силы — и это совпадение оказалось для Совет-ского Союза роковым: государство перестало быть заинтересовано в массовой мобилизации, от большинства граждан требовалась только демонстрация лояльности и конформизма, жизнь по принципу «не высовывайся».

Поэтому 1970-е годы стали временем упадка трудовой этики. На огромном ко-ли-честве предприятий рабочие занимались откровенной халтурой. Они часто воровали с заводов и фабрик детали и приспособления, пригодные для того, чтобы их перепродать или использовать в домашнем хозяйстве (в газетах таких людей называли «несунами»). Увлеченное отношение к собственной профес-си-о--нальной деятельности было свойственно в основном людям искус-ства и пред-ставителям фундаментальной науки, которые могли воодушевляться интел-лектуальными перспективами собственной работы, и работникам военно-промышленного комплекса, которые чувствовали себя участниками геополи-тической игры — глобального соревнования сверхдержав.

6 мая 1970 года было принято постановление Совета министров РСФСР «Об утвер-ждении Правил застройки сельских населенных пунктов РСФСР», где впервые использовался термин «неперспективная деревня». Сотни россий-ских деревень были объявлены «неперспективными» — и в них прекращалась поддержка школ, магазинов, клубов, транспортной инфраструктуры. Многие из сел, которые все же было решено сохранить, тоже находились в состоянии глубокого упадка.

Крестьяне старались любой ценой бежать в города. В мегаполисах они попол-няли ряды «лимитчиков» — тех, кому разрешалось получить прописку по «ли-ми-там», которые государство предоставляло промышленным пред-приятиям. Со временем провинциальную и деревенскую молодежь, закрепив-шуюся в больших городах, городские снобы стали называть презрительным словом «лимита».

Бегство из деревни можно было бы считать частью общемирового процесса урбанизации, если бы не одно обстоятельство. В развитых странах урбанизация сопровождалась улучшением условий работы на земле, так что один фермер вместе со своей семьей мог кормить десятки людей. А в СССР, при всей про-па-ганде механизации, крестьяне не были заинтересованы в результатах соб-ст-вен-ного труда, поэтому производство хлеба и всех остальных сельскохозяй-ст-вен-ных продуктов на рубеже 1970-80-х годов даже по официальной статис-тике почти не росло. Руководство КПСС закупало зерно в Северной Америке — на нефтяные деньги. «Ложь и позор ваш герб, колосья для которого вы экспор-тируете из США», — писал в 1977 году литератор Гелий Снегирев в письме к Леониду Брежневу. За свое письмо, которое завершалось декла-рацией об от-казе от советского гражданства, Снегирев был арестован и умер после несколь-ких месяцев тюремных мучений.

Советская пленка для цветного кино «Свема» передавала цвета хуже, чем им-портная: это было заметно, если сравнивать советские фильмы и западные, шедшие тогда же в советском прокате. Но блеклость цветов «Свемы» словно бы соответствовала тусклости красок тогдашней советской повседневности. В ат-мо--сфере тоскливой безысходности и предсказуемости особенно заметно было расхождение между пафосными сообщениями прессы и телевиде-ния и реаль-ной жизнью. В СССР без блата невозможно было достать никакие качествен-ные товары или попасть к хорошему врачу; изобретения и открытия ученых не интересовали руководителей промышленности; представители «неправиль-ных» этнических групп (евреи, крымские татары) сталкивались с ограничени-ями при приеме на учебу и работу, а выезд из страны жестко ограничивался.

Миллионы жителей СССР занимались деятельностью, предосудительной с точ-ки зрения законов и неписаных норм советской жизни: доставали и пере-про-да-вали товары, полученные по блату, читали самиздатские и тамиздат-ские кни-ги, слушали по ночам вещающие по-русски западные радиостанции — их тогда называли в обиходе «голоса», потому что две из них назывались «Голос Аме-рики» и «Голос Израиля». Власть была готова закрывать глаза на такие формы поведения, но лишь до тех пор, пока человек не перехо-дил невидимой черты — не отказывался от общей лояльности власти. Лояль-ный гражданин должен был сидеть на собраниях на предприятии и голосовать «за», не протестовать против несправедливости, не создавать «непонятных народу» произведений, не давать собственных объяснений действиям совет-ского режи-ма. Нарушить стандарты ло-яльности можно было разными способами, и все они влекли немед-лен-ное наказание, от недопуска к защите диссертации до тюремного заклю-че-ния.

В 1970-е годы сотрудники КГБ, партийные администраторы и иные началь-ни-ки достигли высочайшей изощренности в дозированных, «точечных» репрес-сиях, среди которых были препятствия карьерному продвижению, блокиро-ва-ние поездок за границу или внезапный запрет на публикацию книг и статей для ученых, инженеров и писателей, на концерты — для ком-пози-то-ров, на спек-такли и фильмы — для артистов и режиссеров. Такие «блокировки» не оформлялись с помощью судебных санкций, но эффективно выполняли задачу по запугиванию и унижению всех несогласных. По-види -мому, одним из главных архитекторов этой стратегии «ежедневных подза-тыльников» был Юрий Андропов — руководитель КГБ СССР в 1967-1982 годах. Созданная под его руководством система развращала общество ощущением цинизма и безна-дежности любых усилий по улучшению социальной атмо-сферы.

Многие интеллектуалы или просто предприимчивые люди, чувствовавшие себя скованными по рукам и ногам, в этих условиях стремились эмигрировать. Нео-жи--данно у них появились возможности для такого отъезда — пусть и в очень скромных масштабах. Утром 24 февраля 1971 года двадцать четыре еврея вошли в приемную председателя Президиума Верховного совета СССР и отка-зались оттуда выходить, пока не получат разрешения эмигрировать в Израиль. Среди этих людей был уже известный тогда в Советском Союзе киносценарист Эфраим Севела. До этого еврейские активисты несколько раз устраивали по-доб--ные демонст-рации в дру-гих государственных учреждениях — например, в отделах виз и разрешений, ОВИРах, — и все они неизменно заканчивались арестами. Но после того, как началась акция в приемной, руководство СССР на срочном совещании приняло решение все-таки облегчить эмиграцию совет-ских евреев в Изра-иль, чтобы не устраивать международный скандал и немного улучшить отношения СССР с США. Желающих эмигрировать ока-залось до-воль-но много. Уехать стремились не только евреи, но и представители других национальнос-тей — то есть те, у кого в паспорте в графе «националь-ность» не стояло столь неу-доб-ного в остальных случаях слова «еврей». Частой прак-тикой стали межна-ци-ональные браки — реальные и фиктивные. Появи-лась ироническая пого-ворка «Жена-еврейка — не роскошь, а средство передви-жения».

Уже вскоре советское руководство испугалось того, как много людей выразило стремление убежать из-под его контроля, и, хотя не запретило выезд вновь, окружило его многочисленными рогатками. Так, желавшие эмигрировать должны были заплатить при выезде огромную сумму (сравнимую со стои-мо-стью автомобиля) за полученное в СССР среднее и высшее образование. Через несколько лет под международным давлением этот налог отменили. В некото-рых ОВИРах от уезжавших требовали сдать все телефонные книжки, чтобы в руки «врага» не попали телефонные номера каких-нибудь засекреченных ученых. В учреждениях, где сотрудник подавал на выезд, часто устраивались официальные собрания, на которых буду-щего эмигранта и всю его семью шельмовали как предате-лей и дезерти-ров. Сочинения покинувших страну ученых, писателей и журна-листов подлежали немедленному запрещению и изъятию из продажи и из библиотек.

Помимо евреев, эмигрировать разрешалось этническим немцам (тем, у кого в графе «национальность» было написано «немец»), если те доказывали, что у них есть близкие в Западной Германии, или армянам, которые ехали к род-ственникам в одну из армянских диаспор на Западе или на Ближнем Востоке. Всего в 1971-1980 годах из СССР уехало около 347 тысяч человек. Многие поки-давшие страну по «еврейской» линии стремились перебраться не в Израиль, а в США, где их ста-ли называть третьей волной эмиграции (первая волна — после револю-ции 1917 года, вторая — во время и сразу после Второй мировой войны).

С середины 1970-х годов КГБ стало использовать практику «на Запад или на Восток»: от инакомыслящих иногда прямо требовали эмигрировать под угрозой ареста и отправки в лагерь. Некоторые смельчаки выбирали второе, но тех, кто выби-рал отъезд, было, конечно, гораздо больше. Об Александре Солженицыне, который в 1970 году получил Нобелевскую премию по лите-ратуре за книгу «Архипелаг ГУЛАГ», Юрий Андропов думал, что тот будет готов пойти в тюрь-му, а его заключение вызовет слишком большой скандал на Западе. Поэтому Солженицын в 1974 году был принудительно вывезен в Западную Германию — репрессивная мера, не применявшаяся с 1923 года, когда из Советской России точно таким же способом, на самолете, и тоже в Гер-ма-нию был вывезен поли-тический оппонент Ленина рабочий-большевик Гавриил Мясников.

Частью новой волны эмиграции становились и те советские люди, которые отказывались возвратиться, оказавшись в одной из западных стран: например, знаменитый танцор Михаил Барышников (в 1974 году). Иногда рисковые люди использовали самые диковинные средства, чтобы бежать из страны. Худож-ни-ки Олег Соханевич и Геннадий Гаврилов ночью 7 августа 1967 года спрыг-нули с борта круизного лайнера «Россия», шедшего по Черному морю. В воде муж-чины надули взятую с собой резиновую лодку и за неделю без еды и прес-ной воды, совершенно обессилевшие, дошли на веслах до Турции, где попро-сили политического убежища. В целом среди третьей волны очень заметную часть составляли диссиденты, творческая интеллигенция и люди, которые надеялись вне СССР заняться бизнесом (у некоторых это получилось). В 1970-е в США, ФРГ, Франции и Израиле эмигранты создали несколько важнейших литера-турных журналов, споривших друг с другом и публико-вавших бесцен-зурные сочинения.

Произведения эмигрантов и попавшие за границу работы художников-нонкон-формистов вызвали дополнительный интерес к культуре (или, точнее, к куль-ту-рам) Советского Союза. В 1987 году русский поэт Иосиф Бродский, которого за пятнадцать лет до этого вынудили уехать из СССР, был удостоен Нобелев-ской премии по литературе.

«Длинные семидесятые» впоследствии назвали эпохой застоя. Это название неточно: да, эти 15-17 лет в жизни страны были очень тяжелыми, но не застой-ными. Экономика была в упадке, однако общество бурно развивалось. Осо-бен-но динамичными оказались те группы и движения, которым удалось высколь-знуть из-под контроля государства, и их не останавливали даже преследования.

Помимо диссидентов, важнейшим из таких движений стало неофициальное искусство. Важнейшей проблемой советской культуры в 1950-1980-е годы была не цензура, а самоцензура. Большинство художников, которые хотели печататься, выставляться, ставить спектакли, слышать свою музыку испол-нен-ной, изначально приспосабливали свой вкус к требованиям админист-ра-торов, редакторов, репертуарных комиссий (от этих комиссий зависело, будет ли показан фильм или спектакль). Реже они настраивались на борьбу с ними, чтобы пробить свое произведение. Но в любом случае они держали в уме именно цензурные требования.

Еще в 1940-е годы теоретик и историк культуры Лидия Гинзбург писала в сво-ем днев-нике, что полный отказ от соотнесения с такими требованиями в СССР фактически является отказом от публичности: завоевание внутренней свободы означало, что тебя не напечатают, не исполнят, не выставят. Как ни уди-ви-тельно, с начала 1950-х годов появлялось все больше людей, готовых заплатить такую цену и показывать свои картины только на частных квартирах, читать стихи только в мастерских знакомых художников, писать музыку только для полулегальных концертов. Такое искусство историки называют неподцензур-ным, то есть в принципе не рассчитанным на прохождение через советскую цензуру, редактуру и редсоветы. Этот термин укрепился недавно, а сами участ-ники независимого художественного движения называли себя по-раз ному, например нонконформистами или представителями катакомбной культуры — видимо, по аналогии с подпольной частью православной церкви, которую тоже называли катакомбной.

В начале 1970-х годов, несмотря на сильный прессинг властей, авторы-нонкон-формисты создали фактически собственную культурную систему, параллель-ную государственному культурному производству. В ней участвовали сотни людей — и авторов, и машинисток, перепечатывавших самиздат, и тех, кто пере-давал эти произведения друг другу. Советская культура была искус-ственно сделана архаичной, она была отгорожена от большинства новых тенденций, развивавшихся в западных странах. По сравнению с лояльными писателями и художниками нонконформисты, как правило, знали гораздо больше о рус-ском модернистском искусстве начала ХХ века и о современных им течениях в других странах.

Произведения неподцензурного искусства могли быть сложными, необыч-ны-ми, эмоционально дискомфортными, говорили на темы религии, сексу-ально-сти, о катастрофах ХХ века — сталинском терроре и ГУЛАГе, описывали тота-литарные режимы, анализировали идеологизированное сознание совет-ского человека. Однако все эти мотивы часто были связаны с игрой. Вообще, игра, театральность, гротеск, сатира, клоунские маски были важными мотивами советского неофициального искусства, хотя и необязательными. Например, художник Виктор Пивоваров показывал повседневную отчужден-ность созна-ния и стандартизацию быта в картинах — пародийных каталогах («Проект предметов повседневного обихода для одинокого человека», «Проект снов для одинокого человека») или рисовал бытовые сцены — чуть условно, как в книжной иллюстрации, — а поверх каждой из таких сцен (например, подво-ротни или мужской одежды, брошенной на стул) писал каллигра-фическим почерком: «Где я?» Ничего подобного выставить официально в советском музее было бы невозможно.

Однако узнать о самом факте существования этой параллельной культуры можно было только через знакомых. Иногда «неправильные» стихи или прозу читали по западному радио, но, по-видимому, советские слушатели по боль-шей части воспринимали такие произведения как удивительное исключение, а не как новую, не включенную в публичное пространство советскую культуру. Таким исключением, например, считали одно из ключевых литературных про-изведений независимой культуры — поэму в прозе Венедикта Ерофеева «Мос-ква — Петушки» (1970), которую на радио «Свобода» читал Юлиан Панич — знаменитый своей харизмой актер советского кино, эмигрировавший в 1972 го-ду. Сегодня «Москву — Петушки» упоминают в своих работах даже консерва-тив-ные критики, не выказывающие никаких других познаний о ката-комб-ной культуре, но говорят об этом произведении как о жесте отчаявшегося одиноч-ки, который с «натуры» изобразил повсеместное рос-сийское пьянство. Для тех же, кто читал Ерофеева в контексте неподцензурной литературы, его поэма говорила прежде всего о парадоксальности и трагизме существо-вания любого человека (особенно советского) — неважно, пьющего или непьющего.

Одним из любимых выражений диссидентов было словосочетание «явочным порядком». Так говорили о реализации прав «без спроса». Так, явочным поряд-ком был осуществлен прорыв неподцензурного искусства в публичное прост-ранство — однако опять-таки не в советское, а в международное. 15 сентября 1974 года двадцать четыре художника из Москвы и Ленинграда собрались на пустыре на тогдашней окраине Москвы, в Беляево, и развесили на рейках (или держали в руках) свои картины, которые не могли быть выставлены ни в одной из советских галерей. Ни порнографии, ни политических карикатур там не было: это были произведения, недопустимые, с точки зрения советских цензурных инстанций, именно по эстетическим соображениям. Карти-ны про-висели максимум полчаса. Власти тоже приготовились к выставке, о которой знали заранее: на художников и на созванных ими иностранных корреспон-дентов набросились одетые в штатское милиционеры и начали их избивать, а картины раздавили тремя бульдозерами. Инициатор выставки, художник Оскар Рабин, повис на отвале бульдозера, который таскал его по всему пустырю.

«Бульдозерная выставка» вызвала такой сильный резонанс в западной прессе, что власти вновь пошли на попятный, как и в случае с еврейской эмиграцией. Через две недели после этого события администраторы от искусства сами предложили худож-никам-нонконформистам провести выставку под открытым небом — в парке «Измайлово», на следующий год — еще одну, уже под крышей, в павильоне «Пчеловодство» на ВДНХ. В 1976 году во Дворце конгрессов в Па-риже откры-лась огромная выставка независимого русского искусства — более 500 картин и скульптур. Правда, справедливости ради нужно сказать, что она была орга-низована без всякого участия советского руководства и любых совет-ских культурных инстанций.

В советских газетах независимых художников по-прежнему ругали последними словами — например, статья о выставке в павильоне «Пчеловодство» называ-лась «Авангард мещанства». Однако и деятельность диссидентов, и выступле-ния художников-нонконформистов свидетельствовали о том, что сопротив-ление небесполезно: в СССР возможно быть свободным человеком, сотруд-ни-чающим с другими свободными людьми. В целом радикальные эстетические экс-пе-рименты по-прежнему оставались под запретом, но и произведения неподцензурных художников, и сама их жизнь становились выражением опыта свободы, открытости миру и солидарности людей с разными взглядами. Само существование такого опыта создавало новые возможности для развития культуры.

Терминологический минимум :русское зарубежье, «шестидесятники», диссидент, театрализованный реализм, метафизический реализм, сюрреализм, филологический роман.

План

1. Третий поток русской литературный эмиграции: общая характеристика и причины формирования.

2. Проблемно-тематическое своеобразие поэзии третьего потока русского Зарубежья.

3. Значение творчества И. Бродского для мировой литературы.

4. Общая характеристика русской диссидентской прозы.

5. «Театрализованный реализм» С. Довлатова.

6. Метафизика прозы Ю. Мамлеева.

7. Сюрреализм А. Синявского, значение его публицистики.

Литература

Тексты для изучения

1. Аксенов, В. Остров Крым. Ожег (по выбору).

2. Бродский, И. Стихи.

3. Владимов, Г. Верный Руслан. Генерал и его армия (по выбору).

4. Войнович, В. Необычайные приключения солдата Ивана Чонкина. Москва 2042 (по выбору).

5. Довлатов, С. Чемодан. Зона. Иностранка. Филиал (по выбору).

6. Коржавин, Н. Поэма причастности.

7. Синявский, А. Прогулки с Пушкиным.

8. Соколов, С. Между собакой и волком. Школа дураков (по выбору).

Основная

1. История русской литературы ХХ века: учеб. пособие: в 2-х т. / под ред.
В. В. Агеносова. – М. : Юрайт, 2013.

2. Михайлов, О. Н. Литература русского зарубежья / О. Н. Михайлов. – М. : Просвещение, 2011. – 429 с.

3. Смирнова, А. И. Литература русского зарубежья (1920–1990) : учеб. пособие / А. И. Смирнова. – М. : Флинта, 2011. – 440 с.

Дополнительная

1. Бабичева, М. Писатели второй волны русской эмиграции: биобиблиографические очерки / M. Бабичева. – М. : Пашков дом, 2005. – 447 с.

2. Буслакова, Т. П. Литература русского зарубежья: курс лекций / Т. П. Буслакова. – М. : Высш. шк., 2009. – 365 с.

3. Литература русского зарубежья: учеб.-метод. пособие для студентов-филологов / сост. Л. Х. Насрутдинова. – Казань: Казан. гос. ун-т, 2007. – 72 с.

4. Русская литература ХХ века. Школы. Направления. Методы творческой работы / под ред. С. И. Тиминой. – СПб. : Logos – М. : Высш. шк., 2012. – 585 с.

4 Юпп, М. Роспись книг поэзии Российского Зарубежья ХХ века (1917–2000) / М. Юпп. – Филадельфия: Пространство, 2004. – 288 с.

1.Массовый отъезд советской научной и творческой интеллигенции за рубеж в 1966–1990 гг., названный третьей волной (потоком) эмиграции, был обусловлен социально-историческими и эстетическими причинами. С одной стороны, он явился результатом разочарования в кратковременности «оттепели», реакцией на идеологическое и политическое давление тоталитарной власти, контроль над писательским сообществом и жесткий цензурным режим. С другой, это следствие вытеснения из советской литературы писателей, которые создавали новаторские в тематическом и стилистическом отношении произведения.

Идейными течениями, предшествовавшими третьей волне эмиграции, были «шестидесятничество» и диссидентство. «Шестидесятники»
(А. Твардовский, Е. Евтушенко, А. Вознесенский, Р. Рождественский,
Б. Окуджава, В. Высоцкий и др.) отстаивали идею социализма «с человеческим лицом», осуждали антидемократические акции властей, не отказываясь вместе с тем от сотрудничества с ними, критиковали Сталина и созданный им тоталитарный режим и т. п.

Диссиденты же вообще не верили в возможность реформирования социализма на основах демократии западного типа и при любом удобном случае выражали несогласие с образом действий советского руководства. В годы брежневского правления, особенно после ввода войск в Чехословакию в 1968 г., диссидентство превратилось в общественное движение, целью которого было разрушение социализма как общественной формации, а главным легальным методом – правозащитная деятельность. Его духовными вождями были А. Сахаров и А. Солженицын. Из писателей-диссидентов можно назвать В. Максимова, А. Гладилина, Г. Владимова, А. Синявского, А. Зиновьева и др. В 1960–1980-е гг. у диссидентов было три основных пути: за решетку, в психиатрическую лечебницу и в эмиграцию. Часто третий путь оказывался единственным спасительным, однако открывался он преимущественно для представителей гуманитарной интеллигенции, не располагавших секретными (по мнению властей) сведениями.

Однако вскоре стало очевидно, что коренных перемен в жизни советского общества «оттепель» не сулит. Вслед за романтическими мечтаниями последовало разочарование. Началом свертывания свободы в стране принято считать 1963 г., когда состоялось посещение Н. С. Хрущевым выставки художников-авангардистов в Манеже. Середина 60-х годов – период новых гонений на творческую интеллигенцию и в первую очередь на писателей. Произведения А. Солженицына запрещены к публикации. Возбуждено уголовное дело против Ю. Даниэля и А. Синявского, последний арестован. И. Бродский осужден за тунеядство и сослан в станицу Норенская. С. Соколов лишен возможности печататься. Поэт и журналистка
Н. Горбаневская за участие в демонстрации протеста против вторжения советских войск в Чехословакию была помещена в психиатрическую лечебницу. Первым писателем, депортированным на запад, становится в 1966 г. В. Тарсис.

В отечественном литературоведении границы третьего потока эмиграции подвижны. В противовес 1963 г. довольно часто приводится аргумент о начале потока в 1974 г., с массового отъезда деятелей искусств и науки, начавшегося после изгнания в 1974 г. А. И. Солженицына.

Гонения и запреты породили новый поток эмиграции, существенно отличающийся от двух предыдущих: в начале 70-х гг. СССР начинает покидать интеллигенция, деятели культуры и науки, в том числе писатели. Из них многие лишены советского гражданства (А. Солженицын, В. Аксенов, В. Максимов, В. Войнович и др.). С третьей волной эмиграции за границу выезжают В. Аксенов, Ю. Алешковский, И. Бродский, Г. Владимов, В. Войнович, Ф. Горенштейн, И. Губерман, С. Довлатов, А. Галич,
Л. Копелев, Н. Коржавин, Ю. Кублановский, Э. Лимонов, В. Максимов, Ю. Мамлеев, В. Некрасов, С. Соколов, А. Синявский, А. Солженицын,
Д. Рубина и др. Большинство русских писателей эмигрирует в США, где формируется мощная русская диаспора (И. Бродский, Н. Коржавин,
В. Аксенов, С. Довлатов, Ю. Алешковский и др.), во Францию (А. Синявский, М. Розанова, В. Некрасов, Э. Лимонов, В. Максимов, Н. Горбаневская), в Германию (В. Войнович, Ф. Горенштейн).

Православная ментальность, испокон веков присущая русскому народу и его власти, а потому в своих сущностных чертах никуда не исчезавшая и в советскую эпоху, предполагает серьезное отношение к слову, пожалуй, даже более серьезное, нежели к делу. Ближайшие исторические примеры тому – и наследница классики ХХ века советская литература, заменившая почти все общественные институты: мораль, право, общественное мнение, разнообразие политических движений и т. д.; и 58-я статья сталинского уголовного законодательства, ставившая знак равенства между словом и деянием.

С учетом этой закономерности слово протеста использовалось инакомыслящими не только как способ заявить о своей политической ориентированности, но и как причина отъезда.

Среди представителей третьей волны были писатели разных поколений, но большинство принадлежало к поколению 1930-х годов. Почти все они пережили гонения, испытали те или иные формы политического давления (вплоть до судов над писателями и арестов по обвинению в тунеядстве). Для многих эмиграция явилась следствием изгнания из родины, когда приходилось выбирать между новыми репрессиями и гражданской и творческой свободой. Новая волна писательской эмиграции принципиально отличалась от литераторов второй эмиграции: в основном это творчески состоявшиеся писатели, хотя были и те, кто не имел возможности в полной мере реализовать свой творческий потенциал.

Своеобразной «пересылкой» для третьей волны стала Вена, а центрами расселения – США, Германия, Париж, Израиль.

Представительный состав писательской эмиграции вызвал к жизни и новые издательские инициативы: «Континент», «Время и мы», «Эхо», «Третья волна», «Ковчег», «Синтаксис», «Стрелец». Совершенно разные жизненный опыт и мировоззрение мешали возникновению точек соприкосновения между поколениями старых и новых эмигрантов.

Главной темой в творчестве писателей и поэтов третьей волны оставалась жизнь на родине: в советских городах, деревнях, лагерях, на фронтах войны – тема русской истории и современности, русской судьбы. Исторической, духовной, культурной миссией становится возможность сказать свое свободное слово правды о времени, стране, народе, современнике. Предпринимается попытка переосмысления официальной концепции истории, проникновения в суть «комедии» и «трагедии» тоталитарного общества, демонстрируется подмена прогресса прогрессирующей энтропией.

Литературе третьей волны эмиграции принадлежит открытие темы и своеобразного жанра – «романов отъезда» («Ниоткуда с любовью» Д. Савицкого, «Нарушитель границы» и «Вольный стрелок» С. Юрьенена, «Укрепленные города» Ю. Милославского, «Младший брат» и «Плато»
Б. Кенжеева и др.). В основе их проблематики лежит особое осознание мира и своего места в нем, которое можно определить как ощущение себя «нигде» / «между», «по ту сторону жизни». Его естественным завершением становится смерть. Сюжет строится на сочетании мотивов «свершения» (мучительного преодоления границ) и разочарования (все то, от чего герой убегал, оказывается по-прежнему вокруг и в нем самом).

Литература третьей волны эмиграции обозначила и новые эстетические и философские проблемы. Жесткие требования в литературе советского периода вынудили многих писателей выступить против политизированности творчества.

Одним из ключевых понятий оказывается своего рода «потусторонность» – обостренное переживание экзистенциальных проблем. Им свойственно осознание недоступности прошлого, уверенность в окончательной смерти традиционного искусства. В эмиграции приходит новое понимание соотношения литературы и памяти: задача памяти – не столько реконструкция, сколько творчество или даже сочинение прошлого.

Мироощущение авторов-эмигрантов, чувствующих невозможность жить живой жизнью «здесь и сейчас», привело их в лоно поэтики постмодернизма. Использование фантастической образности перерастает в один из видов протеста против реализма. Новой подлинной реальностью становится вымышленная реальность создаваемого художественного пространства, игровой диалог с культурными мирами. Би- и полилингвизм текста порождает каламбуры, игровой диалог с культурами, иронию.

Устойчивость прозе придают мощное эпическое начало, неизбежный рутинный момент в писательском труде (одна эволюция образа центрального героя требует описания таких этапов и подробностей, которые усыпили бы вдохновение самого пылкого поэта), груз жизненного опыта (поэт каждое новое стихотворение начинает как бы с нуля, прежний опыт в каком-то смысле должен быть отброшен, иначе можно впасть в самоповтор) и основательность мировоззренческих установок писателя.

Основные эмоциональные комплексы, выраженные в литературе русского зарубежья третьей волны эмиграции, – ностальгия, ненависть к коммунистическому режиму и ирония. Для поэта живой русский язык и язык русской эмиграции колоссально различаются. Так, во-первых, поэты зарубежья пользуются как бы застывшими словесными конструкциями, им приходится изобретать непривычные для коренных носителей русского языка словосочетания (Д. Бобышев, Б. Кенжеев, А. Цветков), а также обращаться к лексическим пластам, находящимся на периферии словарного запаса бывших соотечественников (Ю. Кублановский), активно использовать стилистически сниженную лексику (включая ненормативную)
(И. Бродский, Л. Лосев и др.).

Во-вторых, центральное место в творчестве писателей русского зарубежья занимает тема России. Это вполне понятно, если учесть, что большинство из них уехали за рубеж в зрелом возрасте и самые яркие смысложизнеобразующие впечатления пережили на первой родине.

В-третьих, художественные системы, представленные в эмигрантской литературе конца ХХ в., разнообразны и находятся в согласии с эстетическими установками русской литературы в целом. Сложившаяся здесь ситуация может быть охарактеризована как паритетное сосуществование реализма, модернизма и постмодернизма, причем нередко в творчестве ряда авторов наличествуют сразу несколько художественных систем.

Вместе с тем именно в третьем потоке эмиграции сложилось весомое противоречие, которое в какой-то мере было снято за счет частичного или окончательного перехода в творчестве на язык принимающей страны (чаще всего таким универсальным языком становится английский). Русские писатели новой миграции имели возможность рассказать зарубежным читателям о советской цивилизации, носителями которой являлись, незнакомой и не принимаемой двумя предыдущими потоками представителей русской литературы Зарубежья.

Распад СССР и последующие за этим события положили конец литературе русского зарубежья. Было завершено осмысление в литературе богатейшего пласта русской жизни, формировавшегося, развивающегося и постепенно исчерпавшего себя. Возможность принятия двойного гражданства и открытая публикация любых художественных текстов без цензурной правки позволили к концу 1990-х гг. воссоединиться всем ветвям русской литературы – официальной, неофициальной, эмигрантской.

2.Среди поэтов третьего потока реалистические тенденции наиболее отчетливо воплощены в творчестве Наума Коржавина . Эмиграция отразилась лишь на тематике и отдельных эмоциональных аспектах его поэзии. Образная структура, ритмический рисунок, лексический состав, риторическая и реже назидательная интонация его стихотворений вызывают ассоциацию с советской гражданской поэзией 1960–1970-х гг.

У этого поэта сложная биография. Родился он в 1925 г. в Киеве. В годы Великой Отечественной войны на фронт не попал по причине сильной близорукости, поэтому находился в эвакуации. Там же окончил Карагандинский горный техникум. В конце войны переехал в Москву и поступил в Литературный институт на отделение поэзии. Писал крамольные по меркам сталинской эпохи стихи и в 1947 г. был арестован. Восемь месяцев провел в тюрьме на Лубянке, затем последовала ссылка в Сибирь. В 1955 г. Коржавин возвращается из ссылки, через год его реабилитируют, что позволяет ему завершить учебу в Литинституте.

Во время хрущевской «оттепели» поэт часто печатается в периодических изданиях, а в 1963 г. выходит его первый сборник «Годы».

При брежневском режиме Н. Коржавина публикуют редко, он считается опальным поэтом, а к началу 1970-х гг. приобретает стойкую репутацию антисоветчика. В 1973 г. власти вынуждают его эмигрировать, и поэт переселяется в Бостон (США). Эмигрантское издательство «Посев» выпустило его сборники «Времена» (1977 г.) и «Сплетения» (книга выходила двумя изданиями: первое – 1981 г., второе – 1988 г.).

В перестроечные годы Коржавин часто приезжал в Москву, подолгу там задерживался, восполняя потребность в литературной и культурной среде, которой он был лишен в Бостоне. Часто публиковался в российских толстых журналах, издавал книги «Письмо в Москву» (1991), «Время дано» (1992).

Художественный мир Н. Коржавина составляют литературно отрефлектированные размышления и переживания по поводу перипетий собственной судьбы, советской истории и власти, русского духа. Лейтмотивом эмигрантских произведений поэта выступает любовь к родине и тоска по ней. Эмиграция, с точки зрения лирического героя его поэзии, какой бы ни была ее исходная причина, – тяжкий грех, сопоставимый с предательством.

Вторая родина для лирического героя произведений поэта – всегда чужбина, и недаром эпитет «чужой» является основным у Коржавина, едва только он заводит речь о реалиях американского бытия. Вынужденный отъезд из России поэт сравнивает со смертью, а жизнь на чужбине, по его мнению, не может даровать воскрешение. Пестрой гаммой чувств – ненавистью к тоталитаризму, тоской по утраченной родине и равнодушием к зарубежью – проникнуты его стихи.

В 1982 г. Коржавин написал «Поэму причастности», в которой отражено его представление об афганской войне. Военная тема в исполнении человека сугубо штатского звучит как тема вины и покаяния перед молодым поколением, отправленным проливать кровь на чужой земле.

Гражданская по своему духу «шестидесятническая» поэзия Н. Коржавина наполнена публицистичностью. В том, что правдивость – коренное качество его поэзии, убеждает совпадение неподвластной конъюнктурным колебаниям гражданской позиции поэта с содержанием его стихотворений. Обращает на себя внимание и почти полное отсутствие у Коржавина зрительных эпитетов (человек крайне близорукий, он лишен важнейшей стороны восприятия бытия, и это отражается на его поэтике).

Один из наиболее талантливых выходцев из «ленинградской (петербургской) школы» – Дмитрий Бобышев . Он был хорошо знаком с А. Ахматовой, у которой в начале 1960-х гг. часто гостил вместе с И. Бродским, А. Найманом и Е. Рейном. Великая поэтесса посвятила Бобышеву стихотворение «Пятая роза».

Нравственный заряд, который несло в себе общение с Ахматовой, не пропал даром для начинающего поэта. Д. Бобышев не мог кривить душой, поэтому публикация в альманахе «Молодой Ленинград. 1970» оказалась для него единственной до отъезда.

В 1979 г. Д. Бобышев эмигрировал в Соединенные Штаты. На Западе вышли два его сборника: «Зияния» (1979 г., Париж) и «Звери св. Антония (бестиарий)» (1989 г., Нью-Йорк). В Санкт-Петербурге в начале 1990-х гг. изданы книги Д. Бобышева «Полнота всего» и «Русские терцины и другие стихотворения».

Этого поэта трудно отнести к какой-либо одной художественной системе, он работает на стыке реализма и модернизма. Одним из лучших его произведений является цикл «Русские терцины» (1981), состоящий из сотни десятистрочных стихотворений, написанных тем же видом строфы, что и «Божественная комедия» Данте.

По замыслу автора, «Русские терцины» – это миниатюрная «Божественная комедия», повествующая о советской действительности, своеобразный путеводитель, если так позволено будет выразиться, по социалистическому образу жизни.

Огромную часть его творчества занимают христианские мотивы («Молитва ангелу-хранителю», «Ксения Петербуржская», «Ты не забыла о дворцовой церкви…» и др.). Так что его талант достаточно многогранен.

В середине 1970-х гг. существовала андеграундная литературная группа «Московское время», в которую входили будущие эмигранты
А. Цветков и Б. Кенжеев, а также А. Казинцев, А. Сопровский и С. Гандлевский. Ее участники считали себя наследниками традиций акмеизма и, в отличие от массы тогдашних советских писателей, крайне бережно относились к поэтическому слову.

Лидер «Московского времени» Алексей Цветков , человек со сложной бурной биографией и разносторонними способностями, успел за свою жизнь до эмиграции поучиться и в Одесском, и в Московском университетах, поработать журналистом в Сибири и Казахстане, послужить рабочим сцены. Он не считал себя диссидентом, однако постарался, чтобы о существовании группы «Московское время» стало известно за рубежом.

Покинув ненавистный ему Советский Союз в 1975 г., поэт поселился в США. Через год стал редактором ежедневной газеты «Русская жизнь» (Сан-Франциско), а в 1983 г. – доктором славянских языков и литератур Мичиганского университета, защитив диссертацию по творчеству А. Платонова. Преподавал русскую литературу, работал на радиостанции «Голос Америки». С 1989 г. начал сотрудничество с радиостанцией «Свобода».

Бывшая родина обычно выступает для А. Цветкова в качестве объекта критических нападок.

В США у Цветкова вышли книги «Сборник пьес для соло» (1978), «Состояние сна» (1981), «Эдем» (1985). Название последнего из перечисленных сборников является для автора метафорой утраченной безмятежности. От стихотворения к стихотворению складывается образ уютной провинциальной России, которая осталась в далеком и невозвратном прошлом. Ностальгия выражена у Цветкова странно: не напрямую, а через неадекватные ситуации, раздраженность, косвенные намеки, мимолетные оговорки. Он отвергает эмоциональность как исходный пункт творчества.

Он родился в Казахстане, но в младенчестве был перевезен в Москву. С золотой медалью окончил школу и с отличием – химический факультет Московского университета. Эмигрировал из Советского Союза в 1982 г. Сотрудничал с «Радио Канады», а с конца 1980-х гг. часто и подолгу бывал в Москве. Кенжеева заботит будущее русской поэзии. Он открыл несколько новых поэтических дарований (среди них – блистательная саратовская поэтесса С. Кекова), для которых выступает не в качестве учителя, что почетно и не слишком обременительно, а в качестве популяризатора их творчества.

Эмиграция как духовная смерть и невозможность возвращения на родину – ключевые мотивы поэзии Кенжеева 1980-х гг. Всего два сборника вышли у этого чрезвычайно одаренного поэта за границей: «Младший брат» (1984) и «Осень в Америке» (1988).

Вторым по значимости после Иосифа Бродского поэтом русской эмиграции третьей волны западная и отчасти российская критика признает Юрия Кублановского .

В 1970 г. он окончил искусствоведческое отделение МГУ; тогда же в московском альманахе «День поэзии» состоялась первая публикация стихов поэта, которой он остался недоволен: без ведома автора одно из стихотворений подборки было сокращено.

Под псевдонимом Ю. Исполатов он публиковал переводы англоязычных поэтов (привычный путь: в трудные для себя времена даже такие величины, как Б. Пастернак, Н. Заболоцкий и А. Тарковский, переключались преимущественно на переводы).

В 1976 г. в зарубежной печати появилось письмо Кублановского «Ко всем нам», посвященное двухлетию высылки А. Солженицына, после чего, потеряв работу по специальности (суровость властей), поэт устраивается дворником, а также сторожем и истопником при московских храмах. В 1979 г. он принимает участие в «крамольном» альманахе «Метрополь». Но даже редакторы этого издания, вышедшего в США, не отважились напечатать стихотворение Кублановского с опасной строчкой: «Где партийцы воруют у всех понемногу». В 1979 г. Кублановский, находясь на грани срыва, переправляет свои стихи в США Бродскому. В результате в 1981 г. в издательстве «Ардис» вышло «Избранное» Ю. Кублановского.

После обыска в январе 1982 г. и вызовов в КГБ поэт предстал перед выбором: или арест, или немедленная эмиграция. Осенью 1982 г. Кублановский оказывается в Вене, с 1983 г. – в Париже, с 1989 г. – в Мюнхене. Устраивается корреспондентом «Радио «Свобода», издает в Париже три сборника: «С последним солнцем» (1983), «Оттиск» (1985), «Затмения» (1989).

В годы «перестройки» поэт часто приезжал в Москву, активно публиковался в российских толстых журналах, пока, наконец, не вернулся в новую Россию.

Основной пафос стихотворений Кублановского – боль за гибнущее Отечество – реализуется через обращение к библейским образам и символам. О политической ситуации в Советском Союзе начала 90-х он пишет языком, бесконечно далеким от политкорректности.

Традиционный по форме стих Кублановского благодаря индивидуальной ритмико-интонационной структуре приобретает самобытное звучание.

Постмодернистское направление в поэзии третьей волны эмиграции, помимо отдельных текстов Бродского и некоторых других поэтов, представлено творчеством Льва Лосева (псевдоним Алексея Лившица). В советский период жизни он окончил Ленинградский университет, был сотрудником пионерского журнала «Костер» и о серьезной работе в литературе не помышлял, жил по-обывательски.

В тридцатитрехлетнем возрасте перенес инфаркт, а в 1974 г. уехал в США, и тут его жизнь круто изменилась. На отметке 37 лет, роковой для многих поэтов, он начинает писать стихи. В литературу он вошел поначалу как ученый, став профессором славистики Дартмутского университета, написал книгу «Эзопов язык в новейшей русской литературе», а также ряд солидных исследований, посвященных поэзии Серебряного века.

Первые стихи опубликовал в 1979 г., а поэтические книги начали у него выходить позже: «Чудесный десант» (1985) и «Тайный советник» (1987). Обе изданы в США. Лосев выступал составителем и комментатором сборников поэзии Бродского, автором его жизнеописания.

«Постмодернистичность» Л. Лосева выражается, во-первых, в выборе главной темы поэтического творчества, в качестве которой выступает русская литература, ее авторы, персонажи, образы. Уже сами названия лосевских стихотворений отчетливо свидетельствуют о его тематических предпочтениях: «Пушкин в Михайловском», «Стихи о романе», «Моя книга», «Бахтин в Саранске», «Один день Льва Владимировича» и др. Во-вторых, стихи Лосева – не просто рефлексия по поводу русской литературы, но иронические рассуждения. Литература для него имеет «домашний», с детства знакомый облик, и восприятие ее «на полном серьезе» – давно пройденный этап. Кроме того, в силу, видимо, неромантического склада натуры, поэт не склонен доверять непосредственному впечатлению, которое он всегда подвергает испытанию иронией.

Также любопытен в лирике Лосева образ американского студента, изучающего русскую литературу под чутким руководством ученого-слависта («Один день Льва Владимировича»).

Мнение эмигрантов третьей волны о России, русском быте, русской истории и культуре в концентрированном виде представлено в стихотворении Л. Лосева «Понимаю – ярмо, голодуха…». Показательно, что автору почти ничего не пришлось придумывать: он лишь придал поэтическую форму репликам своего друга Иосифа Бродского. В стихотворении переданы характерные фразы и словечки Нобелевского лауреата, его неповторимый скепсис, описаны его мимика и настроение.

Автор дает высказаться другу, которому, несомненно, симпатизирует. Однако его позицию он не разделяет, по крайней мере, не целиком. В итоге герой стихотворения – поэт – выглядит если и правым в деталях, то неправым по существу («что-то главное он огибал…»).

Многие поэты создавали стихи с названием «Памятник» или аналогичным, есть подобное творение и у Л. Лосева. В его постмодернистском стихотворении ирония минимальна, зато в избытке интертекстуальность, помещенная в необходимый для автора контекст (цитаты из Брюсова, Набокова, Некрасова и др., образующие новые смыслы, новое содержание). Это своеобразная благодарность автора русской литературе за то, что она помогла ему состояться как поэту.

3.И все же наиболее известным представителем третьей волны русской поэзии в эмиграции является Бродский.Иосиф Александрович Бродский (24.05.1940, Ленинград – 28.01.1996, Нью-Йорк) – всемирно известный русский поэт, лауреат Нобелевской премии, детские годы провел в городе на Неве.

Писать стихи начал в 17 лет, вскоре получив известность в среде поэтической молодежи. В конце 1950-х – начале 1960-х гг. И. Бродский сближается с рядом молодых ленинградских поэтов, в 1962 г. Е. Рейн знакомит его с А. А. Ахматовой, сыгравшей важную роль в его творческом формировании.

Философские мотивы, отчетливо выделявшиеся на фоне тогдашней официальной поэзии, по-своему развиваются в начале 60-х годов в одном из первых рождественских, новогодних стихотворений Бродского «Рождественский романс» (1961) с его заданным уже в первой строке, неосознанным, а потому необъяснимым ощущением тотальной, вселенской – на земле и в мирозданьи – экзистенциальной тоски.

В проникновенном и завораживающем своей интонацией стихотворении Бродского это соотношение, сопоставление, переплетение в едином поэтическом восприятии происходящего на земле, на улицах ночной столицы и выше – над головой, в темно-синем небе, в вечерней, ветреной, морозной выси – создает единую в своей противоречивой цельности картину или точнее – образ-переживание:

Плывет в тоске необъяснимой

среди кирпичного надсада

ночной кораблик негасимый

из Александровского сада,

ночной кораблик нелюдимый,

на розу желтую похожий,

над головой своих любимых,

Для лирики Бродского начала 1960-х гг., широко включающей описательные и изобразительные элементы, характерен элегический мотив одиночества.

В первой половине 1960-х гг. стихи Бродского, уже получившие довольно широкую известность в неофициальных кругах, не находят выхода к читателю, если не считать «Баллады о маленьком буксире», опубликованной в 1962 г. в детском журнале «Костер». Поэту приходилось зарабатывать на жизнь переводами с английского, польского и других языков, и этих заработков, по его словам, едва хватало на кофе, который он выпивал, работая над стихами. Вместе с тем его деятельность в условиях шедшей на спад хрущевской «оттепели» привлекла внимание властей.

В феврале 1964 г. И. Бродский был арестован, в марте состоялся суд и был вынесен приговор, по которому поэт был осужден «за тунеядство» на пять лет административной высылки с привлечением к принудительному труду. Местом ссылки стала деревня Норенская Архангельской области. Однако в результате активных действий в его защиту в нашей стране ( А. Ахматова, К. Чуковский, С. Маршак и др.) и за рубежом уже через полтора года он был досрочно освобожден и вернулся в родной город.

После возвращения Бродский писал стихи, занимался переводами, но по-прежнему его творчество в нашей стране не имело доступа к читателю.

Период с 1965 по 1972 гг. был временем активного лирического творчества И. Бродского, интенсивной разработки его главных тем и мотивов, обогащения, углубления его художнического мировосприятия, совершенствования в области поэтической формы. Одно из характерных в этом плане стихотворений – «Сонет» (1967), опубликованное под этим названием в ряде изданий.

Столкновение бытовых предметных деталей («медный грош», «щербатый телефонный диск», «зуммер») с безбрежностью времени и пространства (космос, мир, ночь) усиливает чувство безнадежного отчуждения, тоски и ужаса, трагического одиночества человека во вселенском мраке. Во второй половине 1960-х – начале 1970-х гг. Бродский пишет ряд стихотворений, например, «Anno Domini» («Провинция справляет Рождество…»), раскрывающее сложные взаимоотношения личности и государства; «Письмо генералу Z» (1968), представляющее гуманистический протест, реакцию совести на вторжение советских войск в Чехословакию; «Конец прекрасной эпохи» (1969).

В июне 1972 г. И. Бродский был вынужден уехать из страны, по сути, оказался в изгнании и поселился в США, где стал преподавать в университетах и колледжах, выступать с лекциями и, добившись материальной независимости, смог более интенсивно заниматься поэтическим и шире – литературным творчеством.

Вместе с тем творческая деятельность Бродского интенсивна и многообразна. Одна за другой на Западе, прежде всего в Соединенных Штатах, выходят его книги: «Часть речи» и «Конец прекрасной эпохи» (1977), «Римские элегии» (1982), «Новые стансы к Августе» (1983), «Мрамор: пьеса» (1984), «Урания» (1987), «Примечания папоротника» (Швеция, 1990) и др.

Во второй половине 1980-х – начале 1990-х гг. появляется ряд публикаций в периодике, а затем и отдельные издания на родине: «Назидание», «Осенний крик ястреба», «Часть речи» (1990), «Письма римскому другу», «Стихотворения», «Холмы» (1991), «Форма времени: стихотворения, эссе, пьесы» в 2-х томах (1992), «Сочинения» в 4-х т. (1992–1995), «Пересеченная местность. Путешествия с комментариями» (1995) и др.

Говоря о поэзии Бродского, следует прежде всего подчеркнуть широту ее проблемно-тематического диапазона, естественность и органичность включения в нее жизненных, культурно-исторических, философских, литературно-поэтических и автобиографических пластов, реалий, ассоциаций, сливающихся в единый живой поток непринужденной речи, откристаллизовавшейся в виртуозно организованную стихотворную форму.

Несомненна важнейшая роль античности в философско-поэтическом мироощущении Бродского. Очевидно тяготение в его произведениях к темам, сюжетам, героям, атрибутам античности, появление стихов, персонажами и адресатами которых становятся реальные или вымышленные фигуры древнейшей греко-римской истории, мифологии, философии и литературы («Орфей и Артемида», 1964; «По дороге на Скирос» («Я покинул город, как Тезей…»), 1967; «Дидона и Эней», 1969; «Одиссей Телемаку», 1972; «Развивая Платона», 1976 и др.).

Заметное место у Бродского занимают произведения на библейско-евангельские сюжеты и мотивы из Ветхого и Нового Завета («Исаак и Авраам», 1963; «Сретенье», 1972; «Бегство в Египет» 1988 и др.), особенно «рождественские» стихотворения, которых с 1961 по 1991 гг. он написал более десяти. Еще в начале 1960-х гг., несомненно, под влиянием опыта старших поэтов (библейские стихи А. Ахматовой, «Рождественская звезда», «Магдалина», «Гефсиманский сад» Б. Пастернака из его цикла «Стихи из романа») Бродский решил каждый год к Рождественским праздникам писать по стихотворению о рождении Христа и несколько лет исполнял задуманное, но затем такие стихи стали появляться не столь регулярно. И тем не менее он не оставлял своего замысла и уже в поздний период, в конце 1980-х – начале 1990-х гг., создал такие шедевры, как «Рождественская звезда», «Колыбельная» («Родила тебя в пустыне…»), «25.XII.1993» («Что нужно для чуда? Кожух овчара…»).

Заметная часть стихов Бродского посвящена теме поэта и поэзии. Это написанные в 1961 г. «Памяти Е. А. Баратынского», «Витезслав Незвал», уже упоминавшиеся «На смерть Роберта Фроста», «Большая элегия Джону Донну», «На смерть Т. С. Элиота» и др. Среди них особое место занимают двенадцать стихотворений с посвящениями А. А. Ахматовой и эпиграфами из ее стихов. Большая часть посвященного ей написана еще при ее жизни, в 1962–1965 гг., когда Бродский в непосредственном общении впитывал жизненные, нравственные и поэтические уроки своей великой современницы. А завершается этот ряд уже в 1980-е гг. проникновенным и редкостным по своей художественной емкости и совершенству поэтическим обращением или даже одой «На столетие Анны Ахматовой» (1989).

В 1987 г. Шведская Королевская Академия удостоила И. Бродского Нобелевской премии за достижения в литературе. Он стал пятым и самым молодым среди русских писателей Нобелевским лауреатом. В 1991 г. он стал вторым русским поэтом после А. Ахматовой, получившим мантию и диплом доктора «гонорис кауза» в Оксфорде. В том же году Библиотека конгресса США объявила его первым из неанглоязычных авторов поэтом-лауреатом, звание которого у американцев ценится значительно выше, чем Нобелевская премия.

Свои мысли о роли искусства, литературы, поэзии, языка, систему своих художественно-эстетических взглядов Бродский изложил в Нобелевской лекции, прочитанной им при вручении премии в Стокгольме.

На протяжении десятилетий Бродский не раз говорил, что истинный поэт – это «инструмент» или «орудие родного языка», «часть речи». В его собственных стихах слово (речь) раскрывается в его самодвижении, саморазвитии. Это своего рода вынесенный на всеобщее обозрение мыслительно-ассоциативный процесс, подчас изливающийся, кажется, нескончаемым потоком, виртуозная запись по виду и на слух абсолютно естественной и вместе с тем мастерски оформленной средствами звуковой организации стиха живой разговорной речи.

Талант Бродского проявился и в сфере лиро-эпоса, начиная с больших поэм «Шествие» (1961), «Горбунов и Горчаков» (1968). В 80-е годы он пишет прозаические пьесы и прежде всего своеобразную антиутопию «Мрамор», действие которой происходит на исходе второго тысячелетия нашей эры в идеально организованной тюрьме и герои которой, Публий и Туллий, оказавшиеся здесь без вины, а просто в силу установленного законодательством «твердого процента» от общей численности населения, ведут философские и житейские разговоры, пересыпанные изрядной дозой ненормативной лексики.

В пародийно-сатирической одноактной пьесе «Демократия!» изображается ситуация недавнего времени, ее действующие лица – руководители небольшой страны или республики распадающейся советской «империи».

Он автор мемуарно-автобиографических и литературно-критических эссе, значительная часть которых написана им на английском языке. Помимо автобиографических («Меньше чем единица», «В полутора комнатах») и путевых очерков («Путешествие в Стамбул»), важное место в эссеистике Бродского занимают статьи о поэтах: М. Цветаевой («Об одном стихотворении»), О. Мандельштаме, А. Ахматовой («Плачущая муза»), английском поэте У. Одене, греческом – К. Кавафисе и др.

Перу И. Бродского принадлежит несколько стихотворений, написанных им на английском языке, а некоторые из своих стихов он сам перевел на английский.

Исследователи отмечали богатство освоенного Бродским отечественного и мирового художественного опыта и традиций, куда вошли античная мифология и литература (творчество Вергилия, Горация, Овидия
и др.), русский классицизм и реализм, поэзия Серебряного века (от Кантемира и Державина, Пушкина, Вяземского и Баратынского до Цветаевой и Ахматовой, Пастернака и Хлебникова), западная метафизическая поэзия XVII–XX вв. (от Джона Донна до Томаса С. Элиота) и др.

Обращают на себя внимание реализованные в поэзии Бродского богатейшие возможности ритмики (силлаботоники, дольника, по его собственным словам, «интонационного стиха»), виртуозность его рифмы и особенно строфики.

Несомненна та роль, которую Бродский сыграл в окончательном снятии каких-либо языковых ограничений и запретов, в поэтическом освоении богатств народно-разговорной, книжно-литературной, философской, естественнонаучной, бытовой речи, в расширении творческого потенциала, обогащении и развитии языка современной русской поэзии, в раскрытии еще не исчерпанных возможностей русского стиха.

4.Принято говорить об излишней политизированности третьей русской эмиграции, создававшей по преимуществу социально направленные тексты. Cтаршее поколение (В. Максимов, А. Галич, Вик. Некрасов,
Н. Коржавин, А. Зиновьев, В. Войнович) во главу угла ставило общественную значимость текста, его идейную составляющую. Однако младшие – Саша Соколов, А. Хвостенко, А. Волохонский, А. Цветков, И. Бурихин, Ю. Милославский были заняты по преимуществу вопросами формы, стиля и языка.

Очаги русской эмиграции – Франция (В. Максимов, В. Некрасов, Г. Владимов, А. Синявский, позднее туда переехал Э. Лимонов), Германия (А. Зиновьев, Ф. Горенштейн, В. Войнович), США (И. Бродский, Н. Коржавин, И. Алешковский, В. Аксенов, С. Довлатов, Ю.Мамлеев, Ю. Кублановский, Л. Лосев, А. Цветков). В Канаду «занесло» Сашу Соколова, а гражданство Великобритании получил Зиновий Зиник.

Представители третьей эмигрантской волны почти не нашли общего языка со своими предшественниками по эмиграции. Исключением был только Солженицын, которому всегда была близка дореволюционная Россия. В 1974 г. во Франции под его редакцией выходит сборник «Из-под глыб», который способствовал объединению почвеннического крыла русской эмиграции. В нем были подробно изложены идеи религиозного и национального возрождения. В том же году Максимов начинает издавать журнал «Континент», а Синявский и его жена Розанова в Париже – журнал «Синтаксис». Это издания леволиберального направления. Эмигранты активно ведут между собой борьбу на предмет того, каким должно быть будущее России. Количество эмигрантских газет и журналов растет: газета «Новый американец», журналы «Калейдоскоп». «Встречи» (США), журнал «Страна и мир» (ФРГ), «Трибуна» (Франция). Г. Владимов в 1984 г. стал главным редактором журнала второй эмигрантской волны «Грани», хотя это скорее исключение. На всем протяжении конца 1960-х–1980-х гг. против писателей-эмигрантов в советской прессе велась ожесточенная идеологическая кампания. Этих авторов представляли как предателей, агентов ЦРУ, людей без чести и совести. Даже в 1987 г. на Московской международной книжной ярмарке со стендов, где были представлены книги издательства Ardis, власть изъяла произведения Аксенова, Войновича, Саши Соколова.

Но именно 1987 год стал переломным в отношениях метрополии и диаспоры. Произведения эмигрантов начинают проникать в советскую печать и получать более объективную оценку.

Литературный путь представителей прозы третьего поколения сложен. Например, Горенштейна часто называют самым мрачным из писателей-эмигрантов. Родившийся в 1932 г., он в 1964 г. опубликовал в «Юности» первый рассказ, но его произведения впоследствии были отвергнуты цензурой (как автора сценария «Соляриса»).

Горенштейн начинается как представитель реализма, однако он часто прибегает к принципам жестокого реализма, что отражает его повесть «Зима 1953-го». Он пишет обо всем известном и привычном так, что возникает чувство нарастающего ужаса.

В 1967 г. выходит автобиографический роман «Место» о людях, которые не находили себе места в обществе. Вариант истории молодого человека, который не имеет возможности реализоваться и состояться, так как его родители репрессированы, а он занесен в рубрику детей врагов народа. Самое простое дается ему с нечеловеческим напряжением. Герой получает койку, а затем начинается борьба за то, чтобы сохранить это место. «Оттепель» вначале приносит в жизнь героя надежду, так как советское правительство обязалось вернуть репрессированным конфискованные квартиры и имущество (если нет в живых – детям). Начинается хождение героя по инстанциям, чтобы ему вернули родительскую квартиру. Они описаны в полукомическом-полудраматическом ключе, так как герой не добивается своего. Его отсылают от чиновника к чиновнику. Общество, списав все на Сталина, не чувствует своей вины за то, что происходило в годы сталинизма, за издевательства над человеком, которые происходили тогда и продолжаются теперь, но уже на законной основе. Данное произведение тоже не могло быть опубликовано по соображениям цензуры.

Долгие годы не печатаемый Горенштейн покидает в 1980 г. СССР.

Своим главным произведением он считает завершенный тогда же роман «Псалом», относящийся к мифологическому реализму. В нем представлен взгляд на Россию, Украину, Германию сквозь призму Библии, причем не Нового, а Ветхого завета. Отсюда архаизация стиля, соединение обыденно-разговорной речи с пророческими рассуждениями и поучениями. Роман состоит из 5 притч об Украине, которую Господь покарал голодом, мечом, похотью и болезнью. Каждой из притч предшествуют религиозно-философские размышления Горенштейна о нарушении людьми божественных законов. Притчи даются в общем ритме библейского повествования, как своего рода продолжение разговора о мировой истории, начатого в Библии. Реалистическое, натуралистическое сочетается в романе «Псалом» со странным, фантастическим описанием чудес религиозного характера. Роман буквально изобилует изображениями всякого рода мучений, пыток и насилий. Огромное внимание автор уделяет проблеме антисемитизма. Осуждаются геноцид и преследования по национальному признаку. Народ, ставший источником трагедии для другого народа, доказывает Горенштейн, сам одновременно переживает трагедию нравственного падения, как это произошло с немецким народом, и рано или поздно его ждет возмездие.

Наряду с реалистически конкретным повествованием, развивается и фантастический реализм, приведший к созданию ряда антиутопий: «Остров Крым» Аксенова, «Москва 2042» Войновича, «Французская ССР» Гладилина.

Аксенов допускает альтернативный исторический поворот – сохранение Крыма за белыми – и изображает экспансионистскую политику СССР, навязывающего малым народам тоталитарные режимы. На острове Крым сначала получают распространение коммунистические взгляды, а потом, после принятия решения о присоединении к СССР, торжествует тоталитаризм.

Отчасти родственен этой книге Аксенова роман Гладилина «Французская ССР». Отталкиваясь от студенческих волнений 1968 г., он пытается смоделировать, какие изменения произошли бы, если бы во Франции восторжествовала советская власть. Все партии, газеты, журналы, телеканалы неправительственного направления закрыты. Как по приказу, исчезают из магазинов продукты, выстраиваются огромные очереди; появляются мусор, безответственность, хамство. Раньше вышколенные официанты и продавцы были заинтересованы в том, чтобы клиенты приходили именно к ним, теперь этого нет. Получилась как бы копия Советского Союза. Гладилин предупреждает, что не надо ассоциировать пропагандистский образ СССР с советской действительностью.

Войнович в «Москве 2042» использует машину времени и посылает главного героя, писателя Карцева, в Советский Союз будущего. Карцев находит общество на грани экономической агонии, политического и морального упадка. Столкнувшись с разными проявлениями тоталитарной действительности, неожиданно для себя Карцев оказывается организатором новой революции, неизбежность которой предсказывает автор.

Представители литературы русского зарубежья принимают и возрождение традиций модернизма. Его философскую основу составляют, особенно в произведениях зарубежных авторов, экзистенциализм, стремление вырваться из общества и обрести свободу. Чаще всего авторы находят ее в сфере трансцендирования, и само творчество может представать как опыт трансцендирования.

Как самая значительная фигура русской прозы третьей волны эмиграции воспринимается Саша Соколов . В 1979 г. он завершает роман «Между собакой и волком». Как и в предыдущем произведении, автор использует «поток сознания». Тексту свойственно смещение времен, субъективно-метафорическая манера повествования. В роман вторгаются принципы цитатности. Само заглавие романа – цитата из Пушкина, перевод французского выражения. «Картинки с выставки» – отсылка к Мусоргскому. Заявляет о себе некоторая имитация сказовой литературы. Наиболее заметно в этом плане влияние Платонова и Зощенко. Повествование демонстративно насыщено анахронизмами, нарушением механического течения времени, разрушением границы между жизнью и смертью. Таков художественный адекват послевоенной советской действительности, когда, кажется, само время остановилось, застряло между собакой и волком. В жизни ничего не меняется, торжествуют нищета, жестокость и грубость нравов. Образ Заволочья, или Заитильщины, создаваемый в этом романе, и символизирует Советский Союз, погруженный во мрак. «Всюду сумерки, повсюду вечер, повсюду Итиль» – речь идет о самом центре России. И все-таки, дает понять автор, даже в этих условиях до конца умертвить жизнь не удается. Этот мотив силы жизни, сопротивления жизни, навязанной людям духовной смерти связан с образом Зынзырэлы. Этот калека, человек одинокий, не имеющий никакой опоры, призванный полагаться только на самого себя, у Саши Соколова проявляет поистине животную живучесть, поразительную смекалку, бодрость духа. С этим образом связана та комедийная струя, которую вносит Соколов в произведение. В чем-то напоминают героя и его друзья, люди низов, которые представлены как жертвы сталинской действительности, но в глубине души не смиряются с ней до конца. В произведении очень много калек. С одной стороны, это примета послевоенной действительности, но в то же время имеется в виду искалеченность и духовная. Люди эти стремятся проявить себя, призыв свободы витает над ними, и они, не зная, как на него ответить, реализуют себя в фольклоре.

Для послевоенного времени были характерны люди, которые ходили по вагонам поездов, по вокзалам, пели и просили милостыню, а по вечерам просто пели. Это был единственный канал, в котором народное жизнетворчество могло выявить себя. Соколов изображает это примитивное творчество с мягким, доброжелательным юмором. Произведение дышит болью за родной народ, искалеченные судьбы.

В 1981 г. ленинградский журнал «Часы» присудил Соколову премию имени А. Белого. Соколов понимает, что на Западе экспериментальную прозу можно печатать, но своего истинного читателя она обретет только в России. В последующем творчестве он переходит к постмодернизму, для которого характерно обязательное соприсутствие двух уровней – понятного массовому читателю и предназначенного для элиты. Постмодернистские принципы были отражены в романе «Палисандрия» (1986), где отражается концепция конца истории, понимаемая как конец взгляда на историю, развивающуюся линейно и непременно будто бы от худшего к лучшему: историческое развитие может вообще привести к уничтожению жизни на земле.

Соколов, как и другие постмодернисты, – противник революционных методов преобразования действительности. Для постмодернизма в его версии характерна переориентация на деидеологизацию, социальную эволюцию.

Интересны искания Георгия Николаевича Владимова (Волосевича) (1931, Харьков – 2003, Нидерхаузен, похоронен в Переделкино) – прозаика, публициста, литературного критика.

Наиболее известна его «Повесть о караульной собаке». «Верный Руслан» – первоначально небольшое произведение, в основу которой лег реальный случай из лагерной жизни. После амнистии на месте исправительного лагеря построили пионерский. И когда первая партия ребят в сопровождении взрослых шла лесной тропой к лагерю, из кустов вдруг выскочили одичавшие караульные собаки и беззвучно выстроились по обе стороны колонны, привычно охраняя ее. Условный рефлекс. Или, если можно так сказать о собаках, чувство служебного долга.

Этот жуткий эпизод и стал основой авторского замысла, из которого выросла история собаки, чья верность Хозяину и служебное рвение потрясли впоследствии весь мир. Повесть пошла гулять в самиздате без фамилии автора. Многие читатели решили, что это новое произведение
А. Солженицына. Возникла угроза утраты авторства. Тогда в 1975 г. Владимов дает вынужденное согласие на публикацию «Верного Руслана» в журнале «Грани» (ФРГ).

Реакция властей последовала незамедлительно: «запретить» и «исключить». Книги Владимова перестали печатать, они изымались из библиотек, спектакли по его сценариям сняли с просмотра. Тучи над писателем начали сгущаться еще раньше, после публикации романа «Трех минут…», который стал суровым приговором административной системе. А система не прощает нападок в свой адрес. Критика на роман была беспощадной.

Но Владимов в мае 1967 г. посмел обратиться к IV съезду Союза писателей с требованием свободы творчества и открытого обсуждения письма А. Солженицына о цензуре.

Вскоре после издания повести «Верный Руслан» за рубежом Владимов через Союз писателей был приглашен на Франкфуртскую книжную ярмарку. Но литературные чиновники даже не известили его об этом. От него скрыли приглашение известного шведского издателя, втихомолку решив, что Владимов «невыездной». Союз писателей просто игнорировал все просьбы Владимова оформить выездные документы. И тогда перед открытием ярмарки 10 октября 1977 г. он отправил в Правление Союза писателей СССР свой членский билет № 1471 с письмом о выходе из него. Но чиновникам этого показалось мало, и после добровольного ухода Владимова они исключили его еще и формально. Это еще больше осложнило положение писателя. Его буквально преследовали: поджигали почтовый ящик и двери, звонили незнакомые люди с угрозами. Георгий Николаевич вынужден был обить дверь своей квартиры железом в защиту от незваных визитеров. Его жена Наталья Кузнецова лишилась работы в Агентстве Печати Новости, и семья осталась без всяких средств к существованию.

Многое дала Г. Владимову дружба с А. Сахаровым, начавшаяся в 1972 г. Именно с его подачи Георгий Николаевич занялся правозащитной деятельностью. Шесть лет – с 1977 по 1983 гг. – Г. Владимов руководил московской секцией запрещенной в Советском Союзе организации «Международная амнистия», вплоть до выезда (Потом она прекратила свое существование, а в горбачевские времена открылась официально). 29 января 1980 г. организация выступила с обращением против вторжения советских войск в Афганистан.

В 1982 г. появилась реальная угроза ареста Владимова, 5 февраля на квартиру к нему пришли с обыском. 26 мая 1983 г. по приглашению Кельнского университета Г. Владимов уехал в Германию читать лекции о русской советской прозе. Эмиграция не входила в его планы, но буквально через месяц вышел указ о лишении его советского гражданства. Видимо, он был готов еще до отъезда писателя. Дороги назад не было. Нужно было как-то устраивать свою жизнь на Западе.

С 1984 по 1986 гг. Владимов редактировал журнал «Грани», который принадлежал Народно-трудовому союзу. С 1986 г. занимался только творчеством.

Г. Владимов жил и работал в небольшом западногерманском городке Нидернхаузене. Здесь он правдиво воспроизвел трагический период своей московской жизни, написав рассказ «Не обращайте внимания, маэстро». Работал над романами «Мой дом – моя крепость», «Генерал и его армия», «Долог путь до Типперэри». С конца 1980-х гг. активно выступает в советской (а потом и российской) печати как публицист.

В 1990 г. Г. Владимову вернули советское гражданство, и он готов был тут же приехать в Россию. Ему предоставили в аренду дом в Переделкино.

В 1994 г. журнал «Знамя» опубликовал роман «Генерал и его армия», вызвавший огромный резонанс в печати. В нем писатель снова затрагивает болезненную тему русской истории – Великую Отечественную войну, приоткрывает завесу над одной из самых запретных ее фигур – генералом Власовым. За это произведение Г. Владимов в 1995 г. был удостоен Букеровской премии, оно же получило московскую литературную премию «Триумф» и в 2001 г. было названо лучшим произведением десятилетия.

Есть у Г. Владимова и другие награды. Он лауреат премии «За честь и достоинство таланта» (1999) и премии А. Д. Сахарова «За гражданское мужество писателя» (2000).

Последние годы Г. Владимов жил на два дома – и в Переделкино, и в Германии. Но всегда с одинаковым вниманием следил за российскими проблемами и живо откликался на них в своих публицистических статьях. Он был счастлив в августе 1991-го, когда увидел воочию, как «из толпы рождается народ», – так он сказал по радио «Свобода». Он не побоялся вернуться в 1995 г., работал в Комиссии по помилованию при приезде. Он и умер по дороге на Родину: будучи уже тяжело больным, он один отправился на автомобиле через всю Германию в Россию. Сердце 72-летнего писателя не выдержало такой нагрузки. Он умер 22 октября 2003 г. и был похоронен на кладбище подмосковного писательского поселка Переделкино.

5. Если Горенштейн – самый мрачный из писателей-эмигрантов, то противоположный светлый полюс представляет творчество Довлатова (1941–1990). Это реализм, смягченный юмором. Довлатов прославился первоначально как автор рассказов о жизни эмигрантов, наполненных всякими комедийными перипетиями. Эти рассказы собраны автором в цикле «Чемодан» и других, посвященных жизни эмигрантов. Сам себя Довлатов называет идейным американцем. Он не случайно оказался в этой стране и подчеркивает, что еще с молодости полюбил американскую культуру. В американской литературе его привлекал лаконизм (Довлатов отмечал, что и в русской литературе есть очень лаконичный прозаик Пушкин). Довлатов не видел идеологического либо религиозного аспекта в произведениях американских авторов и подчеркивал, что американские авторы решаются затрагивать такие проблемы (например, из сферы сексуального), которые в советской литературе просто немыслимы. Он легко прижился в США, тем более, что неплохо знал и еще подучил американский английский язык. Довлатов жил в Нью-Йорке на Форест-Хилл и говорил, что в этом районе (заселенном русскими эмигрантами) можно нигде так и не столкнуться с английским языком.

Даже в США свою повесть «Зона» Довлатов опубликовал с большим трудом. Он работал над ней с 1965 по 1982 гг. Эту книгу составляют рассказы о советском лагере 1970-х гг., связанные между собой непосредственными авторскими комментариями, имеющими обобщающий характер. Необычность книги в том, что в текст включена история ее создания. Произведение имеет автобиографическую основу. Не сдав сессию, Довлатов был призван в армию, а там направлен на службу в караульные войска. Так, никогда не задумываясь об этом ранее, Довлатов попал в лагерь в качестве охранника. Оказавшись в этой реальности, он испытал настоящий шок и впервые понял, что такое свобода. У него возник свой собственный литературный мир, куда вся грязь и ужас мира если и проникали, то пропущенные через призму эстетического. Главный герой Алиханов имеет своим прототипом самого Довлатова.

Лагерь в повести – модель советского государства. В нем есть «диктатура пролетариата» (режим), «народ» и «милиция». Довлатов доказывает, что советская власть – давно уже не форма правления, а образ жизни, который и за решеткой, и снаружи очень похож. Воля и зона зеркально отражаются друг в друге. Заключенные одеты в жуткие телогрейки, шапки, сапоги. Но и солдаты носят почти такую же одежду. У заключенных и солдат головы одинаково острижены наголо. Заключенные валят лес на морозе, и солдаты тоже вынуждены целый день торчать на холоде, охраняя их. Развлечения уголовников – игра в карты и выпивка (официально запрещенные), а у солдат-охранников в свободное от службы время – тоже игра в карты и выпивка (тоже официально запрещенные). У уголовников дело доходит до поножовщины, которая часто заканчивается смертью, и в солдатской среде тоже рождаются ссоры, энергия не находит выхода. На общем фоне своей интеллигентностью резко выделяется Алиханов, которому чужды обе стороны. Его ужасает полуживотный образ жизни солдат и офицеров, для которых это нечто обычное, привычное; в итоге Алиханов становится объектом нападения своих.

Необычность повести заключается в том, что в ней много смеха. Наряду с жутким и ужасным, многое настолько смешит повествователя, что в полной мере проявляет себя его комический талант. Это отражено и в постмодернистской вставке, в которой речь идет о культурной работе среди заключенных, постановке соцреалистического спектакля «Кремлевские звезды», в котором задействованы уголовники.

Даже за границей Довлатову говорили, что лагерную тему полностью раскрыл в своих текстах Солженицын, а поэтому публиковать «Зону» уже не имеет смысла. Однако издание имело большой успех.

«Зона» начала создаваться в момент, когда только что были опубликованы «Колымские рассказы» В. Т. Шаламова и «Один день Ивана Денисовича» А. И. Солженицына, однако акцент у Довлатова сделан не на воспроизведении чудовищных подробностей армейского и зэковского быта, а на выявлении обычных жизненных пропорций добра и зла, горя и радости. В замкнутом пространстве Усть-вымского лагпункта концентрируются обычные для человека в целом противоречия.

Норма и безумие – центральные понятия поэтики Довлатова. Разумно упорядоченный мир становится безумным, когда привычные связи между вещами разрываются, «контуры действительности» размываются безумием. Мир оказывается организованным по законам абсурда. Такой мир описывается уже не реалистически, а в соответствии с принципами литературного абсурда.

«Зона» была для С. Д. Довлатова одной из наиболее важных книг. Ее он обдуманно, упорно и педантично выстраивал, объединяя лагерные рассказы в то, что он назвал повестью. Автор говорил, что именно тюрьма сделала его писателем, лагерь стал для него «хождением в народ».

В основе всех произведений Довлатова лежат факты из биографии писателя. «Зона» – записки лагерного надзирателя, которым Довлатов служил в армии. «Компромисс» – история эстонского периода жизни Довлатова, его впечатления от работы журналистом. «Заповедник» – ироничное повествование, основанное на его опыте работы экскурсоводом в Пушкинских Горах. «Наши» – семейный эпос Довлатовых. «Чемодан» – воспоминания о ленинградской юности. «Ремесло» – заметки «литературного неудачника». Большинство довлатовских героев имеет прототипы и носит их имена. Но, помимо отдельных персонажей, в прозе писателя создан обобщенный образ людей его круга, называемых «мы». Довлатовское поколение не хотело жить по законам общества, устроенного абсурдно и бесчеловечно, не желало «в мире призраков соответствовать норме» («Ремесло»). В отношении этих людей понятие «безумие» обретает другой смысл. Несоответствие норме – разновидность неординарности. Сумасшествие – разрушение стереотипов. Такая концепция личности близка к романтической.

Усиливая эффект странности героев, абсурдности их поведения, Довлатов использует гиперболы, вырастающие до гротеска. Его описания подчеркнуто ироничны.

Сборник «Компромисс» (1981) содержит истории эстонского периода жизни писателя, его впечатления от работы журналистом. Автор показывает изнанку журналистской работы, то, что скрывается за внешним благополучием и оптимизмом газетных репортажей. Журналистские материалы не имеют ничего общего с действительностью, изображенной в комментариях к ним.

Ироничное изображение эмигрантской жизни стало основой сборника рассказов «Иностранка» (1986). В своей, по признанию критиков, лучшей книге «Заповедник» (1983) писатель воссоздает почти сказочный сюжет: поиски настоящего Пушкина, обретает которого писатель, переживающий тяжелый творческий и жизненный кризис. Постепенно накапливаются совпадения: свою жизнь в заповеднике писатель выстраивает по образцу Болдинской осени. В этом контексте «Заповедник» воспринимается как роман испытания. В финале писатель оказывается способным видеть мир как единое целое, где «все происходило одновременно» и все совершалось на его глазах.

Виртуозный мастер, удивительный человек С. Довлатов оказался лишним, ненужным в советской культуре. Сейчас очевидно, что это один из крупнейших писателей XX в., достойно продолжающий великую литературную традицию. 3 сентября 2007 г., в день рождения писателя в Санкт-Петербурге на ул. Рубинштейна, 23, где Довлатов прожил 30 лет, была открыта мемориальная доска в его честь.

Когда началась перестройка, Довлатов пишет повесть «Филиал» о симпозиуме эмигрантов «Россия: альтернативы и перспективы». Споры, склоки, неумение прийти к единому решению – микромодель будущей России. Нет жажды единения ради блага новой России. С юмором крупным планом изображены фигуры Панаева (прототип – В. Некрасов), Ковригина (Коржавин). В книге встречаются и данные прямым текстом анекдоты. Когда на симпозиум приезжает представительница от России, выясняется, что это ставленница КГБ, т. е. не истинный представитель России. В 2001 г. писателя не стало.

Критики по-разному определяют черты творческого метода Довлатова. Сам он называл свой метод псевдодокументализмом. Создавая свои чисто художественные произведения, он всегда имитировал документальную основу, но на 90 % они всегда были сочиненными, результатом вымысла. Тенденция эта новая в реализме, и в дальнейшем она тоже получила своих приверженцев.

Выявляя сущность довлатовской прозы, критик и друг писателя
А. Арьев назвал реализм Довлатова «театрализованным реализмом». Реализм Довлатова условен: созданный им мир скорее контрастирует с внехудожественной реальностью, нежели копирует ее.

Проза Довлатова, по словам А. Арьева, – это «театр одного рассказчика», причем последний выступает еще и в качестве режиссера: «Жизнь здесь подвластна авторской режиссуре, она глядит вереницей мизансцен» . И, наконец, в-третьих, «театрализованный реализм» Довлатова предполагает определенную форму отношений человека с миром, при которых артистизм, лицедейство – спасительное шутовство, «единственная панацея от всех бед». Таким образом, следуя за мыслью А. Арьева, театрализацию можно назвать специфическим свойством довлатовского реализма: она распространяется на сферу изображения действительности, героя и его отношения к миру, а также влияет на механизмы наррации. Необходимо заметить, однако, что высказывание Арьева о «театрализованном реализме» Довлатова носит характер тезиса и попутных замечаний к нему, намеченных лишь пунктирно, и, на наш взгляд, нуждается в дальнейшей разработке.

6. Творчество Ю. В. Мамлеева – весьма заметное явление в современной русской литературе, это один из ярких представителей русской литературной эмиграции третьей волны, значимая фигура в творческих кругах Западной Европы и США. Его перу принадлежат как прозаические, так и поэтические, драматургические произведения, однако внимание читателей и исследователей они привлекают не только своим жанровым разнообразием, но прежде всего мировоззренческой глубиной, многотемностью и сложностью философских поисков. С уверенностью можно сказать, что Ю. В. Мамлеев – это писатель философского толка, известный как автор и основатель такого художественного метода, как метафизический реализм. Весьма интересные суждения Ю. В. Мамлеева, касающиеся его философских взглядов на искусство, литературу, человека как феномена, объединенные в общий трактат «Судьба бытия» (2006), нашли наиболее полное и последовательное воплощение, безусловно, в прозе писателя. Ю. В. Мамлеев – автор романов «Московский гамбит», «Шатуны», «Блуждающее время», «Мир и хохот», «Другой», повести «Вечный дом», многочисленных сборников рассказов, философских работ («Судьба бытия», «Невидимый град Китеж», «Россия вечная»), эссе («Метафизика искусства»), работ по истории русской литературы («Философия русской патриотической лирики»).

Философские установки Ю. В. Мамлеева на поиски первоначала в человеке, личностного ядра, «самости», имеющие весьма отчетливый теологический характер (хотя о каком-то религиозном и тем более христианском абрисе мировоззренческих исканий писателя говорить, конечно, не приходится) во многом обусловливают художественные особенности его произведений на мотивном, образном, языковом уровнях, задавая определенную систему пространственно-временных координат повествования. Автор подходит к конструированию особого двоемирия – явления, достаточно широко распространенного в литературе различных эпох, переосмысливая его в соответствии с собственной этико-философской позицией и интерпретируя в общем русле поэтических завоеваний русского постмодернизма. Таким образом, категория двоемирия, воплощенная в системе пространственно-временных координат произведений Ю. В. Мамлеева, является отражением не только его философской концепции, но и особенностей его художественного мастерства, художественного новаторства в целом. В качестве материала для исследования нами выбрана так называемая «малая» проза, прежде всего рассказы автора, поскольку, на наш взгляд, именно в них наиболее отчетливо проявляется специфика мамлеевского двоемирия благодаря их небольшому объему и компактной форме метафорического повествования.

Категория двоемирия в рассказах Ю. В. Мамлеева имеет этико-философские основания, берущие начало в философских взглядах писателя как основателя метода метафизического реализма. Внимание автора привлекает момент выхода внутреннего «Я» человека (как правило, обывателя) за различные «рамки» (телесные, разумные, социальные), сковывающие Божественное в нем (Бездну, Абсолют). Такой «выход» (момент осознания в себе Божественного начала, Бездны) предполагает наличие двоемирия – привычной реальности, в которой существует человек, и Вечного, «новоосознанного» «инобытия».

Категория двоемирия в художественной практике Ю. В. Мамлеева вариативна, что обусловлено качеством тех «рамок», которые он рассматривает в том или ином произведении. Статус «другой реальности» может обрести и сама телесность, и область непознанного духа, получившего свободу, и сфера сна, и потусторонняя реальность. Поэтому если в рамках одного произведения вполне можно говорить о двоемирии, то в общем контексте «малой» прозы писателя – о множественности конструируемых миров, которые, как иллюстрация к его философским поискам и размышлениям, обладают в высшей степени условным и метафорическим характером.

Со спецификой мамлеевского понимания двоемирия связана и своеобразная мотивика его рассказов; наиболее значимыми в художественной интерпретации данной категории являются мотивы открытия Высшего «Я» в себе («Дорога в бездну», «Черное зеркало»), готовности умереть, перейти границу между жизнью и смертью («Жу-жу-жу», «Коля Фа», «Простой человек»), поиска тайн человеческого бытия в могилах, в земной бездне – Первоначале жизни на земле («Люди могил», «Случай в могиле», «Дикая история»), а также мотивы бегства, хохота, плача, вопля, танца и проч., т. е. различных физиологических проявлений вдруг обретенной свободы, резонирующих с обычным поведением человека как социального существа. При этом сами герои как социально-психологические типы и характеры интересуют автора гораздо меньше, поскольку человек в рассказах Ю. В. Мамлеева является прежде всего иллюстрацией его философских идей; отсюда их условность и схематичность.

Среди основных приемов, к использованию которых прибегает автор при структурировании двоемирия, прежде всего необходимо отметить гротеск, который позволяет совместить обычное и необычное, обозначив таким образом «прорыв» за грани обыденности, и антитезу. Гротеск проявляется в гротесковости ситуаций (например, в описании монстров («Дикая история»), в различных трансформациях человеческого тела («Удалой»), в появлении существ из иного мира, при этом герои-«пришельцы» либо просто появляются среди обычных людей («Коля Фа», «Люди бездны», «Люди могил» и др.), нередко это происходит на кладбище, либо отражаются в зеркале или выходят из него («Черное зеркало»), в невероятности слов и поступков персонажей (практически во всех проанализированных нами произведениях). Гротеском обусловлены абсурдистско-гиперболичный стиль текстов, смена нарративных стратегий, иронический модус повествования (маска юродивого), которые помогают читателю воспринимать все, описываемое автором, не как фантастическое, а скорее как символико-метафорическое, создавая условный «код» восприятия философской прозы писателя. Антитеза отражает конфликт реального и потустороннего, сакрального и профанного в художественном мире
Ю. В. Мамлеева. Противопоставлению подвергаются все вариации «другой реальности» в представлении писателя: духовное и материально-телесное, разумное и иррациональное, социальное и экзистенциальное.

К языковым средствам создания двоемирия у Ю. В. Мамлеева относятся прежде всего оксюморонные сочетания, метафоры и метонимии, посредством которых автор обозначает «выход» за грань привычного, развернутые эпитеты, подчеркивающие странность происходящего, а также лексема «вдруг» и лексика, принадлежащая к семантической области необычного, непознанного, потустороннего, ирреального.

Новое осознанное бытие у Ю. В. Мамлеева – это прежде всего внезапное понимание окружающей пустоты, которая помогает почувствовать онтологическое одиночество человека в мире, одиночество его духа и посредством этого – приблизиться к собственному трансцендентному «Я».

Мировоззрение Ю. В. Мамлеева представляет собой что-то среднее между философской системой и религией. Для обозначения такого рода мировоззрений в работе «Судьба бытия» писатель предложил термин «утризм».

Другую грань этого учения представляет концепция метафизического «Я», «Бога в себе», изложенная Ю. В. Мамлеевым и в философских работах («Судьба бытия», «Россия вечная»), и в большинстве художественных произведений. В основе этой концепции – восточная метафизика, суть которой заключается в обретении человеком Бога внутри себя, причем не искры Божией, не осознания Бога, а Бога целиком, полностью совпадающего с Абсолютом, открытие так называемой «бездны» (о чем говорится и в заглавиях многих его рассказов).

Содержание категории двоемирия обусловлено разновидностью тех «рамок», которые преодолеваются в результате прорыва к Абсолюту, высвобождения человеком трансцендентного «Я»: 1) телесных (рассказы «Бегун», «Нога», «Ваня Кирпичиков в ванне», «Золотые волосы»), отсюда статус особой реальности обретают и сама телесность, и область непознанного духа, получившего свободу; 2) разумных («Люди могил», «Коля Фа», «Люди бездны», «Валюта», «Происшествие», «Черное зеркало»), где самостоятельной реальностью становится «Я» человека; 3) социальных («Петрова», «Свадьба»), при этом сама реальность качественно меняется в сторону абсурда, сосуществуя параллельно с привычным социальным бытием человека, т. е. с теми нормами и стереотипами, на которые опирается читатель в процессе восприятия текста.

При изображении «инобытия» писатели играют с границей между реальностью и фантазией и используют принципы фрагментарности, интертекстуальности, «перевертывания», стилизации, «двойного кодирования» и технику «метатекста». Мир может быть сном, напоминать виртуальную реальность, существовать в виде воспоминаний человека или записанных историй, которые по своей сути являются легко изменяемыми элементами. При этом «другая реальность», насколько бы вымышленной и условной она не была, всегда имеет черты современной действительности: так реализуется социально-критический пафос категории двоемирия в современной литературе. Подчеркнуто неправдоподобный мир «инобытия» во многом начинает напоминать читателю его повседневную жизнь, что и подчеркивает абсурдность, алогичность, противоестественность последней.

В художественной практике Ю. В. Мамлеева, прозаика и основателя такого литературного течения (художественного метода), как метафизический реализм, указанная выше социально-критическая направленность в интерпретации категории «двоемирия» ощущается достаточно хорошо. По мнению писателя, жизнь современного человека окована различными рамками, прежде всего социальными, которые подавляют его самосознание, его «Я» – искру Божественного Абсолюта, заложенную в его душу. В результате его жизнь превращается в существование, в неосмысленное, а следовательно, бесцельное бытие. Однако в изучении данной проблемы писатель идет еще дальше и касается «рамок» более глубокого и сложного характера: рамок телесных, которые также сковывают человеческий Дух, рамок разумных, которые не позволяют его мышлению выйти за границы дозволенного. В результате Ю. В. Мамлеев констатирует онтологическую трагичность человеческого бытия. Однако преодоление ее и рамок, сковывающих человеческое «Я», по мнению автора, возможно, и именно момент осознания себя человеком (как правило, самым простым обывателем, ничем не приметным в обществе) и становится предметом художественного анализа писателя, во многом обусловливая внутреннюю структуру его рассказов.

7. Андрей Донатович Синявский (псевдоним – Абрам Терц) (8.10.1925, Москва – 25.02.1997, Фонтэне-о-Роз, под Парижем) – прозаик, литературовед, критик. Родился в семье участника революционного движения, впоследствии работавшего в народном образовании инженером-химиком (арестован в 1951 г.). В годы Великой Отечественной войны служил (с 1943 г.) в армии на военном аэродроме радиомехаником. В 1949 г. окончил филологический факультет МГУ, после окончания аспирантуры в 1952 г. защитил кандидатскую диссертацию о творчестве Горького. Работал научным сотрудником в Институте мировой литературы АН СССР и одновременно преподавал в МГУ и Школе-студии МХАТ.

Заявил о себе как талантливый, активно выступающий в печати литературовед и критик (статьи и рецензии печатались в руководимом
А. Твардовским журнале «Новый мир») со статьями о И. Бабеле, Э. Багрицком, А. Ахматовой, Б. Пастернаке и др. В 1957 г. им написана статья «Что такое социалистический реализм» (опубл. во Франции в 1959 г.)

Применение интерактивной технологии научная дискуссия

1. Каковы основные положения статьи?

2. Согласны ли вы с основными ее постулатами?

3. Кто из литературоведов опровергает мнение Синявского?

С 1955 г. Синявский также работает в области художественной прозы: рассказ «В цирке» (1955), повесть «Суд идет» (1956) и др. И хотя ничего антисоветского в них не было, напечатать их в советской стране он не пытался: господствовавшему в советской литературе художественному методу писатель противопоставлял фантасмагорию, тяготение к которой возникло в результате осознания им окружающей его советской действительности как «фантастической реальности». При этом он отчетливо осознавал свою преемственность по отношению к русской литературной классике, только вел свою родословную не от «правдоподобно реалистической прозы» (А. С. Пушкина, Л. Н. Толстого), а от той, что названа им «утрированной» (Н. В. Гоголя, Ф. М. Достоевского).

Нелегально переданные на Запад, эти сочинения начали публиковаться с 1959 г. во Франции. Абрам Терц, под именем которого они появились (а потом и все художественные произведения Синявского), стал для писателя не псевдонимом, а литературной маской.

8 сентября 1965 г. Синявский был арестован и предан суду (вместе с Ю. Даниэлем, также печатавшимся за рубежом под псевдонимом Николай Аржак) по обвинению в антисоветской агитации и пропаганде, в распространении антисоветской литературы. Несмотря на многочисленные протесты со стороны советской и мировой общественности, процесс состоялся 10–14 февраля 1966 г. Синявский был приговорен к 7 годам заключения в лагере строгого режима. Отбывал наказание в лагере под Потьмой, где был занят на тяжелых физических работах. Свои литературные произведения Терц писал на воле, а в лагере создал свои главные историко-критические сочинения – «Прогулки с Пушкиным», ставшие его самой читаемой книгой, «Голос из хора», первую главу «В тени Гоголя» и кусками «Ивана-дурака». При этом в Москве он числился старшим научным сотрудником академического института, имел доступ к библиотекам, в сообщество коллег и т. д., а в лагере был всего этого лишен. По причинам, которые нам предстоит понять, Дубровлаг больше Москвы и Парижа стимулировал исследовательскую и критическую работу Синявского, но был менее благодатен в отношении его литературной работы.

Освобожден 6 июня 1971 г. и в 1973 г. эмигрировал во Францию. Там Синявский в качестве профессора Парижского университета преподает русскую литературу, активно работает как литературовед и критик, публикует новые художественные произведения. Вместе с женой
М. В. Розановой с 1978 г. издает «Синтаксис» – журнал, содержание которого составляют публицистика, критика, полемика; кроме самих издателей, здесь сотрудничают Е. Эткинд, И. Померанцев, Ж. Нива и др.

Для Синявского писатель всегда словно бы преступник, чужак в мире людей. Позднее двойное бытие осознается им как основа существования, на которое был обречен советский человек, и как основополагающий факт собственной творческой биографии, что находит выражение, если обратиться к сочинениям А. Терца, на всех уровнях текста. В вызвавшей ожесточенную критику определенной части читателей и литераторов книге «Прогулки с Пушкиным» (впервые издана в Лондоне в 1975 г.) Синявский ведет разговор о гениальном поэте без привычного пиетета: за легковесность и даже развязность принят недоброжелателями артистизм стиля автора, воспринимающего Пушкина как своего современника. Книга эта создавалась в лагере, передавалась на волю отдельными кусками (чем и объясняется в значительной степени ее фрагментарный характер), являя пример внутренней раскрепощенности не сломленного лагерем писателя.

Фрагментарность характерна и для других, написанных позднее книг Синявского: «Голос из хора» (1973), «В тени Гоголя» (1975), построенной на автобиографическом материале книги «Спокойной ночи» (1984), составленных из объединяемых лишь прихотливым движением авторской мысли заметок, отрывков из писем, размышлений, живо написанных зарисовок лагерного быта. Фрагментарность книг А. Терца объясняется не только условиями, в которых они создавались, но и стремлением писателя к созданию текста в ключе сюрреализма (сверхреализма). Такие произведения воспринимаются как сатирические, направленные против укоренившегося в советском обществе тотального страха, чувства недоверия к человеку, атмосферы всеобщей слежки. В повести «Любимов» Синявский вводит элементы антиутопии, утверждая право человека на свободную,
т. е. счастливую, жизнь. А в повести «Крошка Цорес» (1980) Синявский усваивает традиции Гофмана, ставя проблему греховности человека. Обращение к ней продиктовано лежащими в основании творчества писателя этическими принципами, обусловленными христианским вероучением.

Итоги русской прозы второй половины века весьма значительны. Она противостояла фальсификации прошлого и настоящего, несла гуманистические идеалы. Проза переживает проблемное, тематическое и эстетическое обновление. Произведения писателей третьей эмигрантской волны завоевывают популярность в мире, дает представление о сопротивлении тоталитаризму.

Вопросы и задания для самоконтроля

1. Впишите в историю третьего потока эмиграции творчество
А. И. Солженицына. Какие произведения являются ключевыми в таком случае?

2. Дайте определения понятиям «метафизический реализм», «театрализованный реализм». Почему их развитие стало возможно в эмигрантской литературе?

3. Перечислите отличительные черты русской антиутопии за рубежом.

4. Обоснуйте причины завершения истории эмигрантской литературы, выдвинув три самых весомых, на ваш взгляд, аргумента.