Сегодня мы с вами будем говорить еще о двух писателях «Юго-запада», о двух писателях-одесситах, которые жили и творили в Москве и были по-настоящему советскими писателями. О них как раз можно сказать, что они были не писателями советского времени, а советскими писателями. Это Илья Ильф и Евгений Петров.

Петров был родным братом Валентина Петровича Катаева. В то время, когда он начинал, Катаев был уже известным писателем, поэтому Петров взял себе псевдоним, выбрав в качестве своей новой фамилии отчество. Так часто довольно поступали разные писатели. И Катаев, собственно говоря, и перетащил Петрова в Москву.

Петров работал в уголовном розыске сначала, а потом переключился на написание коротких смешных рассказов, фельетонов. А из Одессы приехавший Ильф работал вместе с Катаевым в знаменитой железнодорожной газете «Гудок», о которой мы с вами уже говорили, когда касались творчества Юрия Карловича Олеши.

И вот Катаев, Валентин Петрович Катаев, а он важную роль играет для нашего разговора сегодняшнего, он прочел в книжке о Дюма-старшем, что Дюма набирал себе - прошу прощения за неполиткорректность, но это нужно будет сказать, так именно сформулировать - набирал себе «литературных негров», то есть он брал молодых писателей, давал им идею, давал им сюжет, а эти писатели его разрабатывали, потом Дюма проходился рукой мастера, и потом под тремя фамилиями эти романы издавались.

Катаев к этому времени был уже довольно известным писателем. Он написал повесть «Растратчики», смешную, юмористическую тоже, которая была переделана им же в пьесу и шла во МХАТе. Его хвалил Станиславский.

В общем, он был довольно уже известным писателем, и вот он возгорелся этой идеей, ему понравилась эта идея. Он ощутил себя Дюма-пэром, Дюма-отцом, и он решил на пробу взять двух человек. Это он, именно он объединил эти два имени: взял своего брата, взял Ильфа и предложил им сюжет о том, как в двенадцать стульев закладываются бриллианты, и потом, собственно говоря, вот тот сюжет «Двенадцати стульев», который мы знаем, отчасти придумал Катаев, потому что там у Катаева не было еще никакого Остапа Бендера. Это уже придумали Ильф и Петров.

И вот он дал им этот сюжет, обещав потом пройтись рукой мастера, и уехал отдыхать, а Ильф и Петров начали писать. И когда Катаев вернулся с отдыха, они прочли ему уже то, что у них получилось, там уже был Бендер, и Катаев, нужно отдать ему должное, сказал, что нет, вот вы уже настолько это разработали, это настолько непохоже, это настолько лучше того, что я предполагал, что я не буду быть третьим в этом вашем тандеме, не хочу, и я дарю вам этот роман, пишите вдвоем.

Но только у него было два условия. Первое условие, что во всех изданиях романа должно быть посвящение Валентину Петровичу Катаеву. Это условие было выполнено, и сейчас, когда вы открываете этот роман, вы это посвящение там увидите. Второе условие было более сложным для Ильфа и Петрова. Он потребовал золотой портсигар за то, что он дарит эту идею. Соавторы крякнули, но, в конце концов, этот портсигар, уже после того, как роман вышел в свет, Катаеву подарили, правда женский, потому что он был меньше весом.

Новая жизнь старого сюжета

Но, впрочем, Катаев и сам, придумывая этот сюжет, сам опирался на сюжет уже известный. Давайте это запомним. Это нам пригодится еще, может быть, в нашей сегодняшней лекции. У Конан Дойла есть знаменитый рассказ про Шерлока Холмса «Шесть Наполеонов», где отчасти ситуация сходная.

Некий молодой человек, укравший бриллиант, убегает от полицейских, забегает в скульптурную мастерскую и быстро вмуровывает этот бриллиант в один из бюстов Наполеона, которых там несколько стандартных, потом убегает и потом начинает искать эти бюсты и разбивать их.

Но Ильф и Петров воспользовались возможностью не на 50 или 80, даже не на 100, а на 120 процентов. Они превратили потенциально юмористическую повесть в замечательное, если не бояться таких слов высоких, в великое произведение. Они использовали возможность поиска стульев для того, чтобы дать панораму жизни в советской стране, потому что два героя, Остап Бендер и Ипполит Матвеевич Воробьянинов по прозвищу Киса, они путешествуют по Советскому Союзу, и дана картина, такая довольно масштабная картина жизни вообще в советской стране.

И вопрос, который мне кажется важным и отвечая на который, мы и попробуем проанализировать этот текст и текст романа «Золотой теленок», - это вопрос об отношении писателей к советской действительности. Мы с вами уже его поднимали в лекции о Юрии Олеше. И не случайно он снова у нас возникает, потому что Ильф и Петров были московскими писателями, то есть москвичами одесского разлива, и они совершенно искренне верили в построение социализма, а потом и коммунизма в отдельно взятой стране, в Советском Союзе. Но в то же время они хотели - таков был тип их дарования - они хотели написать сатирический роман, то есть роман, в котором жизнь в Советском Союзе и отдельные стороны жизни в Советском Союзе высмеивались.

И перед ними встала довольно сложная альтернатива: как быть? Как написать роман, воспевающий социализм, и в то же время роман, в котором бы высмеивались не только недостатки прошлого (собственно говоря, это не очень благодарная задача, правда, высмеивать царский режим? Этим занимались все), в котором бы критический взгляд на жизнь в Советском Союзе тоже бы присутствовал. Ильф и Петров вышли с честью из этого сложного положения, и они придумали - это не мое, к сожалению, наблюдение, это наблюдение замечательного филолога Юрия Константиновича Щеглова, которое я и буду развивать в первой части лекции, во второй что-нибудь и свое такое попытаюсь сделать - они придумали так называемое, Щеглов это называет двухъярусным строением советского мира.

Что это значит, двухъярусное строение? А это и значит, что советский мир, как он представлен в романах «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок», он состоит из двух ярусов. Один из ярусов - это дальний ярус пространства. Это тот социализм, который строится. Это тот социализм, который маячит на горизонте. Это тот социализм, который Ильфом и Петровым и в «Двенадцати стульях», и особенно в романе «Золотой теленок»… Напомню, что роман «Двенадцать стульев» датируется 1928 годом, а «Золотой теленок» - 1931. Так вот, этот социализм воспевается в романах. Мы еще приведем цитаты. Ильф и Петров находят самые высокие слова для описания этого социализма, который будет только построен. Итак, дальний план, дальний ярус.

А есть ярус ближний, то есть тот ярус, где происходят события сегодняшнего дня, современность, и вот здесь Ильф и Петров позволяют себе быть весьма ироничными, позволяют себе смеяться, издеваться, и смеяться и издеваться не только над пережитками прошлого, над теми, например, персонажами, а их много и в «Двенадцати стульях», и в «Золотом теленке», которые мечтают вернуть, реставрировать прошлое. Они позволяют себе смеяться и над советскими некоторыми процессами. Я приведу только несколько примеров, мне кажется, очень выразительных.

Над чем смеяться можно

Например, они в «Золотом теленке» позволяют себе весьма иронически писать о так называемой чистке. Это такое советское явление. Этого не было до революции. То есть людей, у которых было какое-то сомнительное прошлое, с точки зрения советской новой власти, они были дворянами или были землевладельцами какими-то и так далее и так далее, их вычищали из советских учреждений. Если вы помните, там есть такая довольно большая история про бухгалтера Берлагу и других людей, работающих в «Геркулесе». Над ними Ильф и Петров смеются, над ними смеются, а в то же время и сам процесс описан тоже достаточно иронически.

Или, например, еще один, мне кажется, выразительный случай. Как всегда, мы с вами про это уже говорили в лекциях, что очень важное сосредоточено часто бывает на периферии, не в сюжетной основной линии романа, а как бы сбоку немножко от этой линии сюжетной. Так вот, там есть сюжет, тоже в «Золотом теленке», когда жулики, они едут в головной колонне на автомобиле «Антилопа-Гну», снимая сливки как бы с этого автопробега, а потом их разоблачают, им нужно перекрасить машину, и им нужно где-то перекантоваться, им где-то нужно провести время какое-то.

И вот они останавливаются у человека по фамилии - там и так и так смешно, к сожалению, буквы «ё» там не стоит, и непонятно, то ли Хворо́бьев, то ли Хворобьёв. И этот человек - он монархист. Он был советским служащим, при этом ему приходилось зарабатывать на жизнь, и он все время мечтал о том, как он перестанет работать, когда он уйдет на пенсию, и вот тогда-то он заживет наконец своей жизнью, в которую государство никак не будет вмешиваться, он будет думать о государе-императоре, он будет думать о Пуришкевиче и так далее и так далее, - в общем, будет счастье.

Не тут-то было. Как только он вышел на пенсию, все время мучительно ему в голову стали приходить всевозможные мысли о том, что сейчас поделывают в тресте в нашем, сократили кого-нибудь или нет. Тогда он решил: «Ну хорошо, ладно, если в эту жизнь мою Советский Союз уже пробрался, советское пробралось, но есть сны, сны - это мое священное, это неприкосновенное, и вот там я буду видеть любезных мне царя и окружающих его лиц». Нет, не тут-то было, и тут его сны полны советских реалий, демонстраций и так далее и так далее. И, в общем, эта тема довольно серьезная, она важная: тема проникновения государства на всех уровнях в жизнь обывателя. Это почти такая оруэлловская тема. Разумеется, Ильфом и Петровым она решена своеобразно, сатирически, легко, потому что эти романы - это такое легкое чтение, доставляющее удовольствие. Но, тем не менее, эта тема возникает.

Или еще один пример я приведу. Это отец Зоси Синицкой, девушки, в которую в романе «Золотой теленок» влюблен Остап, который работает ребусником. То есть он сочиняет ребусы и шарады для всевозможных изданий, и теперь его ребусы...

Вы слышали о короткометражке "Конверт"?

Про Ильфа я вам уже два дня рассказываю, пора добавить красок о соавторе.

Петров на самом деле был Катаев. Младший брат. Старший Катаев - известный писатель, автор паруса одинокого, успешный при советской власти и обласканный критиками.

Когда старший Катаев уже был счастлив, доволен и понимал, в каком ключе писать для советских издательств так, чтобы его всегда печатали, и с кем нужно дружить, младший Катаев работал в милиции города Одессы, где жизнь была совсем невеселая. А поскольку старший Катаев привык добиваться всего, чего ему захочется, то он настоял на том, чтобы его "непутевый и слишком честный" младший брат приехал в Москву. Старший Катаев выбил младшему работу в железнодорожной корпоративной газете "Гудок" и познакомил с Ильей Файнзильбергом (под псевдонимом Ильф). Младший Катаев решил, что всего добиваться будет сам, без тени брата, и взял себе псевдоним Петров. Старший Катаев с барского плеча рассказал будущим соавторам идею 12-ти стульев в зародыше и отправил их в качестве литературных негров готовить черновики, по которым потом хотел пройтись "рукой мастера" и чуть ли не выдать за собственную книгу. Было это оформлено юмористически, но почему-то в способностях старшего Катаева использовать все, что можно взять в мире, в собственных целях, сомневаться не приходится.

Под катом выдержка из "Воспоминаний об Ильфе и Петрове " об этом случае:

Как случилось, что мы с Ильфом стали писать вдвоем? Назвать это случайностью было бы слишком просто. Ильфа нет, и я никогда не узнаю, что думал он, когда мы начинали работать вместе. Я же испытывал по отношению к нему чувство огромного уважения, а иногда даже восхищения. Я был моложе его на пять лет, и, хотя он был очень застенчив, писал мало и никогда не показывал написанного, я готов был признать его своим метром. Его литературный вкус казался мне в то время безукоризненным, а смелость его мнений приводила меня в восторг. Но у нас был еще один метр, так сказать, профессиональный метр. Это был мой брат, Валентин Катаев. Он в то время тоже работал в «Гудке» в качестве фельетониста и подписывался псевдонимом «Старик Собакин». И в этом качестве он часто появлялся в комнате четвертой полосы.
Однажды он вошел туда со словами:
- Я хочу стать советским Дюма-отцом.
Это высокомерное заявление не вызвало в отделе особенного энтузиазма. И не с такими заявлениями входили люди в комнату четвертой полосы.
- Почему же это, Валюн, вы вдруг захотели стать Дюма-пером? - спросил Ильф.
- Потому, Илюша, что уже давно пора открыть мастерскую советского романа, - ответил Старик Собакин, - я буду Дюма-отцом, а вы будете моими неграми. Я вам буду давать темы, вы будете писать романы, а я их потом буду править. Пройдусь раза два по вашим рукописям рукой мастера - и готово. Как Дюма-пер. Ну? Кто желает? Только помните, я собираюсь держать вас в черном теле.
Мы еще немного пошутили на тему о том, как Старик Собакин будет Дюма-отцом, а мы его неграми. Потом заговорили серьезно.
- Есть отличная тема, - сказал Катаев, - стулья. Представьте себе, в одном из стульев запрятаны деньги. Их надо найти. Чем не авантюрный роман? Есть еще темки… А? Соглашайтесь. Серьезно. Один роман пусть пишет Илья, а другой - Женя.
Он быстро написал стихотворный фельетон о козлике, которого вез начальник пути какой-то дороги в купе второго класса, подписался «Старик Собакин» и куда-то убежал. А мы с Ильфом вышли из комнаты и стали прогуливаться по длиннейшему коридору Дворца Труда.
- Ну что, будем писать? - спросил я.
- Что ж, можно попробовать, - ответил Ильф.
- Давайте так, - сказал я, - начнем сразу. Вы - один роман, а я - другой. А сначала сделаем планы для обоих романов.
Ильф подумал.
- А может быть, будем писать вместе? - Как это?
- Ну, просто вместе будем писать один роман. Мне понравилось про эти стулья. Молодец Собакин.
- Как же вместе? По главам, что ли?
- Да нет, - сказал Ильф, - попробуем писать вместе, одновременно каждую строчку вместе. Понимаете? один будет писать, другой в это время будет сидеть рядом. В общем, сочинять вместе.
В этот день мы пообедали в столовой Дворца Труда и вернулись в редакцию, чтобы сочинять план романа. Вскоре мы остались одни в громадном пустом здании. Мы и ночные сторожа. Под потолком горела слабая лампочка. Розовая настольная бумага, покрывавшая соединенные столы, была заляпана кляксами и сплошь изрисована отчаянными остряками четвертой полосы. На стене висели грозные «Сопли и вопли».
Сколько должно быть стульев? Очевидно, полный комплект - двенадцать штук. Название нам понравилось. «Двенадцать стульев». Мы стали импровизировать. Мы быстро сошлись на том, что сюжет со стульями не должен быть основой романа, а только причиной, поводом к тому, чтобы показать жизнь. Мы составили черновой план в один вечер и на другой день показали его Катаеву. Дюма-отец план одобрил, сказал, что уезжает на юг, и потребовал, чтобы к его возвращению, через месяц, была бы готова первая часть.
- А уже тогда я пройдусь рукой мастера, - пообещал он.
Мы заныли.
- Валюн, пройдитесь рукой мастера сейчас, - сказал Ильф, - вот по этому плану.
- Нечего, нечего, вы негры и должны трудиться.
И он уехал. А мы остались. Это было в августе или сентябре 1927 года.
И начались наши вечера в опустевшей редакции. Сейчас я совершенно не могу вспомнить, кто произнес какую фразу, кто и как исправил ее. Собственно, не было ни одной фразы, которая так или иначе не обсуждалась и не изменялась, не было ни одной мысли или идеи, которая тотчас же не подхватывалась. Но первую фразу романа произнес Ильф. Это я помню хорошо.
После короткого спора было решено, что писать буду я, Ильф убедил меня, что мой почерк лучше.
Я сел за стол. Как же мы начнем? Содержание главы было известно. Была известна фамилия героя - Воробьянинов. Ему уже было решено придать черты моего двоюродного дяди - председателя уездной земской управы. Уже была придумана фамилия для тещи - мадам Петухова и название похоронного бюро - «Милости просим». Не было только первой фразы. Прошел час. Фраза не рождалась. То есть фраз было много, но они не нравились ни Ильфу, ни мне. Затянувшаяся пауза тяготила нас. Вдруг я увидел, что лицо Ильфа сделалось еще более твердым, чем всегда, он остановился (перед этим он ходил по комнате) и сказал:
- Давайте начнем просто и старомодно - «В уездном городе N». В конце концов, не важно, как начать, лишь бы начать.
Так мы и начали.
И в этот первый день мы испытали ощущение, которое не покидало нас потом никогда. Ощущение трудности. Нам было очень трудно писать. Мы работали в газете и в юмористических журналах очень добросовестно. Мы знали с детства, что такое труд. Но никогда не представляли себе, как трудно писать роман. Если бы я не боялся показаться банальным, я сказал бы, что мы писали кровью. Мы уходили из Дворца Труда в два или три часа ночи, ошеломленные, почти задохшиеся от папиросного дыма. Мы возвращались домой по мокрым и пустым московским переулкам, освещенным зеленоватыми газовыми фонарями, не в состоянии произнести ни слова.
Иногда нас охватывало отчаяние.
- Неужели наступит такой момент, когда рукопись будет наконец написана и мы будем везти ее в санках? Будет идти снег. Какое, наверно, замечательное ощущение - работа окончена, больше ничего не надо делать.
Все-таки мы окончили первую часть вовремя. Семь печатных листов были написаны в месяц. Это еще не был роман, но перед нами уже лежала рукопись, довольно толстенькая пачка больших густо исписанных листов. У нас еще никогда не было такой толстенькой пачки. Мы с удовольствием перебирали ее, нумеровали и без конца высчитывали количество печатных знаков в строке, множили эти знаки на количество строк в странице, потом множили на число страниц. Да. Мы не ошиблись. В первой части было семь листов. И каждый лист содержал в себе сорок тысяч чудных маленьких знаков, включая запятые и двоеточия.
Мы торжественно понесли рукопись Дюма-отцу, который к тому времени уже вернулся. Мы никак не могли себе представить, хорошо мы написали или плохо. Если бы Дюма-отец, он же Старик Собакин, он же Валентин Катаев, сказал нам, что мы принесли галиматью, мы нисколько не удивились бы. Мы готовились к самому худшему. Но он прочел рукопись, все семь листов прочел при нас, и очень серьезно сказал:
- Вы знаете, мне понравилось то, что вы написали. По-моему, вы совершенно сложившиеся писатели.
- А как же рука мастера? - спросил Ильф.
- Не прибедняйтесь, Илюша. Обойдетесь и без Дюма-пера. Продолжайте писать сами. Я думаю, книга будет иметь успех.
Мы продолжали писать.

Все пошло на лад. Ильф и Петров написали 12 стульев, да так хорошо, что старший Катаев не смог ничего добавить, и выпал из картинки. И они написали еще, и еще, и еще много всего.

А потом все снова разладилось. Ильф умер от туберкулеза, и Петров остался один. Тогда и началась удивительная история, взятая Алексеем Нужным в качестве сценария на конкурс Кевина Спейси и победившая, в результате чего сам Кевин Спейси снялся в этой вот короткометражке.

ИЛЬФ И ПЕТРОВ – Ильф, Илья Арнольдович (1897–1937) (наст. фамилия Файнзильберг), Петров Евгений Петровия (1903–1942) (наст. фамилия Катаев), русские прозаики.

Ильф родился 4 (16) октября 1897 в Одессе в семье банковского служащего. В 1913 окончил техническую школу, после чего работал в чертежном бюро, на телефонной станции, на авиационном заводе, на фабрике ручных гранат. После революции был бухгалтером, журналистом в ЮгРОСТА, редактором в юмористических и др. журналах, членом Одесского союза поэтов. В 1923 приехал в Москву, стал сотрудником газеты «Гудок», с которой в 1920-е годы сотрудничали М.Булгаков, Ю.Олеша и другие известные впоследствии писатели. Ильф писал материалы юмористического и сатирического характера – в основном фельетоны. Петров родился 30 ноября 1903 в Одессе в семье преподавателя. Стал прототипом Павлика Бачея в трилогии своего старшего брата Валентина Катаева Волны Черного моря . В 1920 окончил классическую гимназию и стал корреспондентом Украинского телеграфного агентства. В автобиографии Ильфа и Петрова (1929) о Петрове сказано: «После этого в течение трех лет служил инспектором уголовного розыска. Первым его литературным произведением был протокол осмотра трупа неизвестного мужчины». В 1923 Петров приехал в Москву. В.Катаев ввел его в среду журналистов и литераторов. Петров стал сотрудником журнала «Красный перец», а в 1926 пришел работать в журнал «Гудок». Как и Ильф, писал в основном юмористические и сатирические материалы.

В 1927 с совместной работы над романом Двенадцать стульев началось творческое содружество Ильфа и Петрова. Сюжетная основа романа была подсказана Катаевым, которому авторы посвятили это произведение. В воспоминаниях об Ильфе Петров впоследствии писал: «Мы быстро сошлись на том, что сюжет со стульями не должен быть основой романа, а только причиной, поводом к тому, чтобы показать жизнь». Это в полной мере удалось соавторам: их произведения стали ярчайшей «энциклопедией советской жизни» конца 1920-х – начала 1930-х годов.

Роман был написан менее чем за полгода; в 1928 он был издан в журнале «30 дней» и в издательстве «Земля и фабрика». В книжном издании соавторы восстановили купюры, которые вынуждены были сделать по требованию редактора журнала.

Остап Бендер первоначально был задуман как второстепенный персонаж. Для него у Ильфа и Петрова была заготовлена только фраза: «Ключ от квартиры, где деньги лежат». Впоследствии, как и множество других фраз из романов об Остапе Бендере («Лед тронулся, господа присяжные заседатели!»; «Знойная женщина – мечта поэта»; «Утром деньги – вечером стулья»; «Не буди во мне зверя» и др.), она стала крылатой. По воспоминаниям Петрова, «Бендер стал постепенно выпирать из приготовленных для него рамок, скоро мы уже не могли с ним сладить. К концу романа мы обращались с ним, как с живым человеком, и часто сердились на него за нахальство, с которым он пролезал в каждую главу».

Некоторые образы романа были намечены в записных книжках Ильфа и в юмористических рассказах Петрова. Так, у Ильфа есть запись: «Двое молодых. На все жизненные явления отвечают только восклицаниями. Первый говорит – «жуть», второй – «красота». В юмореске Петрова Даровитая девушка (1927) девица «с малообещающим лобиком» разговаривает языком героини Двенадцати стульев людоедки Эллочки.

Роман Двенадцать стульев привлек внимание читателей, но критики его не заметили. О.Мандельштам с возмущением писал в 1929 о том, что этот «брызжущий весельем памфлет» оказался не нужен рецензентам. Рецензия А.Тарасенкова в «Литературной газете» была озаглавлена Книга, о которой не пишут . Рапповская критика назвала роман «серенькой посредственностью» и отметила, что в нем нет «зарядки глубокой ненависти к классовому врагу».

Ильф и Петров начали работать над продолжением романа. Для этого им пришлось «воскресить» Остапа Бендера, зарезанного в финале Двенадцати стульев Кисой Воробьяниновым. Новый роман Золотой теленок был опубликован в 1931 в журнале «30 дней», в 1933 вышел отдельной книгой в издательстве «Федерация». После выхода Золотого теленка дилогия стала необыкновенно популярной не только в СССР, но и за границей. Западные критики сравнивали ее с Приключениями бравого солдата Швейка Я.Гашека. Л.Фейхтвангер писал, что никогда не видел, чтобы «содружество переросло в такое творческое единство». Даже В.В.Набоков, презрительно отзывавшийся о советской литературе, отметил в 1967 поразительную одаренность Ильфа и Петрова и назвал их произведения «совершенно первоклассными».

В обоих романах Ильф и Петров пародировали советскую действительность – например, ее идеологические клише («Пиво отпускается только членам профсоюза» и т.п.). Предметом пародии стали и спектакли Мейерхольда (Женитьба в театре Колумба), и опубликованная в 1920-е годы переписка Ф.М.Достоевского с женой (письма отца Федора), и искания постреволюционной интеллигенции («сермяжная правда» Васисуалия Лоханкина). Это дало основания некоторым представителям первой русской эмиграции назвать романы Ильфа и Петрова пасквилем на русскую интеллигенцию.

В 1948 секретариат Союза писателей постановил считать Двенадцать стульев и Золотой теленок пасквилянтскими и клеветническими книгами, переиздание которых «может вызвать только возмущение со стороны советских читателей». Запрет на переиздание был закреплен и специальным постановлением ЦК ВКП(б), действовавшим до 1956.

Между двумя романами о Бендере Ильф и Петров написали сатирическую повесть Светлая личность (1928), две серии гротескных новелл Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска и 1001 день, или Новая Шахерезада (1929) и др. произведения.

С 1932 Ильф и Петров начали писать фельетоны для газеты «Правда». В 1933–1934 побывали в Западной Европе, в 1935 – в США. Очерки о путешествии в США составили книгу Одноэтажная Америка (1937). Это было произведение о небольших провинциальных городках и фермах, а в конечном счете – о «среднем американце».

Творческое сотрудничество писателей прервала смерть Ильфа в Москве 13 апреля 1937. Петров прилагал много усилий для публикации записных книжек Ильфа, задумал большое произведение Мой друг Ильф . В 1939–1942 Петров работал над романом Путешествие в страну коммунизма , в котором описывал СССР в 1963.

Во время Великой Отечественной войны Петров стал фронтовым корреспондентом. Погиб 2 июля 1942 в авиакатастрофе, возвращаясь в Москву из Севастополя.

Сочинения

• роман «Двенадцать стульев » (1928);
• роман «Золотой телёнок» (1931);
• новеллы «Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска » (1928);
• фантастическая повесть «Светлая личность»;
• новеллы «Тысяча и один день, или Новая Шахерезада » (1929);
• сценарий фильма «Однажды летом» (1936);
• повесть «Одноэтажная Америка » (1937).

Собрание сочинений Ильи Ильфа и Евгения Петрова в пяти томах было повторно (после 1939 года) издано в 1961 году Госиздательством художественной литературы. Во вступительной статье к этому собранию сочинений, Д. И. Заславский писал:

Судьба литературного содружества Ильфа и Петрова необычна. Она трогает и волнует. Они работали вместе недолго, всего десять лет, но в истории советской литературы оставили глубокий, неизгладимый след. Память о них не меркнет, и любовь читателей к их книгам не слабеет. Широкой известностью пользуются романы „Двенадцать стульев “ и „Золотой телёнок “.

Экранизации произведений

1. - Однажды летом
2. - Совершенно серьёзно (очерк Как создавался Робинзон)
3. - Ехали в трамвае Ильф и Петров (по мотивам рассказов и фельетонов)

Интересные факты из биографии писателей

Через несколько лет после начала совместной творческой деятельности Илья Ильф и Евгений Петров написали (в 1929г.) своеобразную «двойную автобиографию» (текст можно прочесть: Ильф И., Петров Е., Собрание сочинений в 6-ти томах. Т.1, Москва, 1961, с.236), в которой с присущим им замечательным юмором рассказали о том, как родились, росли, мужали и наконец соединились (в 1925г.) две «половины» автора «Двенадцати стульев», сатирической повести «Светлая личность», гротескных новелл «Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска» и проч.

Илья Ильф родился в семье банковского служащего и в 1913г. окончил техническую школу. Работал в чертёжном бюро, на телефонной станции, на авиационном заводе и на фабрике ручных гранат. После чего стал статистиком, потом - редактором юмористического журнала «Синдетикон», в котором писал стихи под женским псевдонимом, бухгалтером и членом Президиума Одесского союза поэтов.

Евгений Петров родился в семье преподавателя и в 1920г. окончил классическую гимназию, после чего сделался студентом Украинского телеграфного агентства. После, в течение трёх лет, служил инспектором уголовного розыска. Первым его литературным произведением был протокол осмотра трупа неизвестного мужчины. В 1923г. Евгений Петров переехал в Москву, где продолжил образование, одновременно работая в юмористических газетах и журналах. Написал несколько книжек юмористических рассказов.

Евгений Петров был младшим братом известного советского писателя Валентина Катаева.

Память

• Писателям открыты памятники в Одессе . Памятник, показанный в конце фильма «Двенадцать стульев» (1971), в действительности никогда не существовал.
• Пропагандирует произведения своих «двух отцов» дочь Ильфа - Александра, которая работает редактором издательства, где переводит тексты на английский язык. К примеру, благодаря её труду в издание вышла полная авторская версия Двенадцати стульев, без цензуры и с невключенной в ранние тексты главой.

См. также

Категории:

• Персоналии по алфавиту
• Писатели по алфавиту
• Писатели СССР
• Соавторы
• Ильф и Петров
• Персоналии, известные под литературными псевдонимами

Wikimedia Foundation . 2010 .

• Задница
• Эффект домино

Смотреть что такое "Ильф и Петров" в других словарях:

Ильф и Петров - писатели, соавторы. Илья Ильф (настоящие имя и фамилия Илья Арнольдович Файнзильберг) (1897, Одесса 1937, Москва), родился в семье банковского служащего, после окончания технической школы работал чертёжником, телефонным монтёром, токарем,… … Москва (энциклопедия)

ИЛЬФ И ПЕТРОВ - ИЛЬФ И. и ПЕТРОВ Е., русские писатели, соавторы: Ильф Илья (настоящие имя и фамилия Илья Арнольдович Файнзильберг; 1897 1937), Петров Евгений (настоящие имя и фамилия Евгений Петрович Катаев; 1902 42; погиб на фронте). В романах Двенадцать… … Русская история

Ильф и Петров - … Орфографический словарь русского языка

Ехали в трамвае Ильф и Петров - Жанр комедия Режиссёр Виктор Титов Автор сценария Виктор Титов В глав … Википедия

Ехали в трамвае Ильф и Петров (фильм) - Ехали в трамвае Ильф и Петров Жанр Комедия Режиссёр Виктор Титов В главных ролях Оператор Георгий Рерберг Кинокомпания Мосфильм … Википедия

ЕХАЛИ В ТРАМВАЕ ИЛЬФ И ПЕТРОВ - «ЕХАЛИ В ТРАМВАЕ ИЛЬФ И ПЕТРОВ», СССР, МОСФИЛЬМ, 1971, ч/б, 72 мин. Сатирическая ретро комедия. По произведениям И.Ильфа и Е.Петрова. О нравах Москвы времен нэпа на основе фельетонов, рассказов, записных книжек Ильфа и Петрова и кинохроники… … Энциклопедия кино

Ильф И. и Петров Е. - Ильф И. и Петров Е. Ильф И. и Петров Е. русские прозаики, соавторы. Ильф Илья (настоящее имя Илья Арнольдович Файнзильберг; 1897, Одесса – 1937, Москва), родился в семье банковского служащего. В 1913 г. окончил техническое училище. Работал в… … Литературная энциклопедия

Ильф - Ильф, Илья Арнольдович Илья Ильф Илья Ильф Имя при рождении: Иехиел Лейб Арьевич Файнзильберг Дата рождения: 4 (16) октября 1897 … Википедия

Ильф И. - Ильф И. Ильф И. и Петров Е. русские прозаики, соавторы. Ильф Илья (настоящее имя Илья Арнольдович Файнзильберг; 1897, Одесса – 1937, Москва), родился в семье банковского служащего. В 1913 г. окончил техническое училище. Работал в чертёжном бюро … Литературная энциклопедия

ПЕТРОВ Виктор - художник, актер. 1971 ЕХАЛИ В ТРАМВАЕ ИЛЬФ И ПЕТРОВ художник 1973 КАЖДЫЙ ДЕНЬ ДОКТОРА КАЛИННИКОВОЙ художник 1974 ДОРОГОЙ МАЛЬЧИК художник 1975 ЗДРАВСТВУЙТЕ, Я ВАША ТЕТЯ! художник 1977 СТЕПЬ художник 1978 ОТЕЦЪ СЕРГIЙ (см. ОТЕЦ СЕРГИЙ (1978)) худ … Энциклопедия кино

Книги

• И. Ильф. Е. Петров. Собрание сочинений в 5 томах (комплект) , И. Ильф, Е. Петров. Судьба литературного содружества Ильфа и Петрова необычна. Она трогает и волнует. Они работали вместе недолго, всего десять лет, но в истории советской литературы оставили глубокий,…

"Как это вы пишете вдвоем?"

Ильф и Петров утверждали, что это был стандартный вопрос, с которым к ним без конца обращались.

Сначала они отшучивались. "Как мы пишем вдвоем? Да так и пишем вдвоем. Как братья Гонкуры. Эдмонд бегает по редакциям, а Жюль стережет рукопись, чтобы не украли знакомые",- объявили они в предисловии к "Золотому теленку". "Авторов обычно спрашивают, как это они пишут вдвоем. Интересующимся можем указать на пример певцов, которые поют дуэты и чувствуют себя при этом отлично",- поясняли они в "Двойной автобиографии". "Мы сказали. Мы подумали. В общем, у нас болела голова..." - заметил Ильф в одной из своих тетрадей.

И только в написанных после смерти Ильфа воспоминаниях Е. Петров приоткрыл завесу над своеобразной техникой этого труда. Живые детали добавили в своих воспоминаниях писатели В. Ардов, часто бывавший у Ильфа и Петрова, и Г. Мунблит, соавтор Е. Петрова по сценариям (в работу с Мунблитом Е. Петров стремился внести принципы, некогда выработанные им совместно с Ильфом).

Теперь нам нетрудно представить себе внешнюю картину работы Ильфа и Петрова.

Евгений Петров сидит за столом (считалось, что у него лучше почерк, и большинство общих произведений Ильфа и Петрова написаны его рукой). Скатерть, на ней развернутая газета (чтоб не запачкалась скатерть), чернильница-невыливайка и обыкновенная ученическая ручка. Ильф сидит рядом или возбужденно ходит по комнате. Прежде всего сочиняется план. Бурно, иногда с шумными спорами, криком (Е. Петров был вспыльчив, а за письменным столом любезность отставлялась), с едкими, ироническими нападками друг на друга, обсуждается каждый сюжетный поворот, характеристика каждого персонажа. Заготовлены листы с набросками - отдельные выражения, смешные фамилии, мысли. Произносится первая фраза, ее повторяют, переворачивают, отвергают, исправляют, и когда на листе бумаги записывается строчка, уже невозможно определить, кем она придумана. Спор входит в привычку, становится необходимостью. Когда какое-нибудь слово произносится обоими писателями одновременно, Ильф жестко говорит: "Если слово пришло в голову одновременно двум, значит оно может прийти в голову трем и четырем, значит оно слишком близко лежало. Не ленитесь, Женя, давайте поищем другое. Это трудно, но кто сказал, что сочинять художественное произведение легкое дело?.." И позже, работая с Г. Мунблитом, Е. Петров возмущался, если Мунблит поспешно соглашался с какой-нибудь выдумкой, возмущался и повторял слова Ильфа: "Мирно беседовать мы с вами будем после работы. А сейчас давайте спорить! Что, трудно? Работать должно быть трудно!"

Рукопись готова - пачка аккуратных больших листов, исписанных ровными строчками Петрова (узкие буквы, правильный наклон). Е. Петров с удовольствием читает вслух, а Ильф слушает, шевеля губами, произнося текст про себя - он знает его почти наизусть. И снова возникают сомнения.

"- Кажется, ничего себе. А? Ильф кривится.

Вы думаете?"

И снова отдельные места вызывают бурные споры. "- Женя, не цепляйтесь так за эту строчку. Вычеркните ее.

Я медлил.

Гос-поди,- говорит он с раздражением,- ведь это же так просто.

Он брал из моих рук перо и решительно зачеркивал строку.

Вот видите! А вы мучились" (Е. Петров. "Мой друг Ильф") * .

* (Заметки Е. Петрова к неосуществленной книге "Мой друг Ильф". Рукопись хранится в Центральном государственном архиве литературы и искусства (ЦГАЛИ). )

Все, написанное вдвоем, принадлежит обоим, право вето - не ограничено...

Такова внешняя картина творчества Ильфа и Петрова. А сущность их соавторства? Что вносил в общее творчество каждый из писателей, что получила литература в результате такого своеобразного слияния двух творческих индивидуальностей? Е. Петров не ставил перед собой такого вопроса и, естественно, ответа на него не дал. Ответить на этот вопрос можно, если обратиться к предыстории творчества Ильфа и Петрова, к тому времени, когда возникли и существовали раздельно два писателя: писатель Илья Ильф и писатель Евгений Петров.

Ильф (Илья Арнольдович Файнзильберг) родился в 1897 г. в Одессе, в семье банковского служащего. Окончив в 1913 г. техническую школу, он работал в чертежном бюро, на телефонной станции, на авиационном заводе, на фабрике ручных гранат. После этого был статистиком, редактором юмористического журнала "Синдетикон", в котором писал стихи под женским псевдонимом, был бухгалтером и членом президиума Одесского союза поэтов.

Одесский "Коллектив поэтов", на вечерах которого в 1920 г. появился Ильф, представлял собой довольно пестрое сборище литературной молодежи, но царил здесь Эдуард Багрицкий, выступали Л. Славин, Ю. Олеша и В. Катаев. Здесь жадно следили за творчеством Маяковского и, по выражению Катаева и Олеши, ожесточенно читали стихи и прозу.

Ильф обращал на себя внимание товарищей острой наблюдательностью, меткой речью, умением быть резким и непримиримым. Выступал он мало. В. Катаев и Ю. Олеша рассказывают: "Мы почувствовали, что среди нас находится в высшей степени загадочный, молчаливый слушатель. Он тревожил нас своим испытующе-внимательным взглядом судьи... Иногда он делал короткие замечания, чаще всего иронические и убийственные своей меткостью. Это был ясный и сильный критический ум, трезвый голос большого литературного вкуса. Это был поистине судья, приговор которого был всегда справедлив, хотя и не всегда приятен" * .

* ("Литературная газета", 12/IV 1947. )

Первыми произведениями Ильфа были стихи. Читал он их редко, позже не вспоминал о них. Существует мнение (его опровергает, однако, упоминание о "женском псевдониме" в "Двойной автобиографии"), что они не появлялись в печати. Что это были за стихи? Рассказывают, что они были возвышенные, странные по форме и непонятные. "Рифм не было, не было размера,- пишет в статье "Об Ильфе" Ю. Олеша.- Стихотворение в прозе? Нет, это было более энергично и организованно..." Между тем Л. Митницкий, журналист-сатирик, знавший Ильфа по Одессе, хорошо помнит отдельные строчки из двух сатирических эпиграмм Ильфа, относящихся примерно к 1920 г. В одной из них некий молодой поэт, приятель Ильфа, сравнивался с самовлюбленным Нарциссом, отражающимся в собственных сапогах. Наблюдение было метким и злым, а форма стиха - живая и правильная, с ритмом и рифмами. Эти эпиграммы Митницкий не считает случайными для Ильфа тех лет, полагая, что именно в таком роде Ильф и писал свои первые стихи.

В 1923 г. Ильф, вслед за Катаевым, Олешей, почти одновременно с Е. Петровым, о котором тогда ничего еще не знал, переезжает в Москву. Почему? "Бывает так,- пишет Вера Инбер в повести "Место под солнцем",- что одна какая-нибудь мысль овладевает одновременно многими умами и многими сердцами. В таких случаях говорят, что мысль эта "носится в воздухе". В то время повсюду говорили и думали о Москве. Москва - это была работа, счастье жизни, полнота жизни.

Едущих в Москву можно было распознать по особому блеску глаз и по безграничному упорству надбровных дуг. А Москва? Она наполнялась приезжими, расширялась, она вмещала, она вмещала. Уже селились в сараях и гаражах - но это было только начало. Говорили: Москва переполнена, но это были одни слова: никто еще не имел представления о емкости человеческого жилья".

Ильф поступил на работу в газету "Гудок" - библиотекарем и поселился в общежитии редакции вместе с К). Олешей. Его жилье, ограниченное половинкой окна и тремя перегородками из чистейшей фанеры, весьма походило на пеналы общежития "имени монаха Бертольда Шварца", и заниматься там было трудно. Но Ильф не унывал. По вечерам он появлялся в "ночной редакции" при типографии и читал, пристроившись в углу. Чтение Ильфа было настолько своеобразным, что его вспоминают почти все, кто с Ильфом встречался. Он читал труды историков и военных деятелей, дореволюционные журналы, мемуары министров; став библиотекарем в железнодорожной газете, он увлекся чтением различных железнодорожных справочников. И всюду Ильф находил нечто, увлекавшее его, пересказывавшееся им потом остро и образно, пригодившееся ему в его сатирическом художественном творчество.

Вскоре он стал литературным сотрудником "Гудка".

В середине 20-х годов "Гудок" был боевой, по-настоящему партийной, широко связанной с массами газетой, вырастившей отряд первоклассных журналистов - "гудковцев". Многие из них стали известными писателями. С "Гудком" связаны имена Ю. Олеши (в 20-е годы была широко популярна среди читателей-рабочих одна из его масок: фельетонист Зубило), В. Катаева, М. Булгакова, Л. Славина, С. Гехта, А. Эрлиха. В редакции "Гудка" иногда появлялся Владимир Маяковский, а на страницах газеты - его стихи.

Самым задорным, самым живым был в газете отдел "четвертой полосы", в котором Ильф работал "правщиком". Здесь обрабатывались для последней страницы газеты (в 1923-1924 гг. это оказывалась чаще шестая полоса) рабкоровские письма, поступавшие "с линии", из самых отдаленных уголков огромной страны, куда только проникали нити железных дорог. Длинные, часто малограмотные, часто неразборчиво написанные, но почти всегда строго фактические и непримиримые, письма эти под пером Ильфа и его товарищей (кроме Ильфа, "правщиками" были М. Штих и Б. Перелешин) превращались в короткие, в несколько строк, прозаические эпиграммы. Имени Ильфа под этими эпиграммами нет. Их подписывали рабкоры, большей частью условно: рабкор номер такой-то, "Глаз", "Зуб" и т. д.

Эта работа сближала будущего сатирика с жизнью страны, многократно раскрывала перед ним теневые стороны быта, учила беспощадности и воспитывала бережное, экономное отношение к острому слову. Там, в обстановке принципиальности, неприкрытой, товарищеской резкости и остроумия заострялось, оттачивалось перо Ильфа.

Собственно писал в эти годы Ильф немного и печатался очень скупо. Долго не мог найти постоянного псевдонима. Он подписывался так: Ильф (без инициала) * , Иф, И. Фальберг, иногда инициалами И. Ф. Были псевдонимы: А. Немаловажный, И. А. Пселдонимов и др.

* (Псевдоним "Ильф" был придуман рано. Он упоминается в "Гудке" уже в августе 1923 г. Но прибегал к нему писатель до сотрудничества с Петровым лишь в редких случаях. )

В 1923-1924 гг. Ильф далеко еще не был уверен, что его призвание - сатира. Он пробовал писать рассказы и очерки на героические темы - о гражданской войне. Был среди них рассказ о бойце, пожертвовавшем своей жизнью, чтобы предупредить товарищей об опасности ("Рыболов стеклянного батальона"), и рассказ об одесском гамене, мальчике Стеньке, захватившем в плен венгерского офицера-оккупанта ("Маленький негодяй"), и очерк о революционных событиях в Одессе ("Страна, в которой не было Октября"). Эти произведения осторожно подписаны одной буквой И., словно Ильф сам задумывался: то ли это? И действительно, это еще не Ильф, хотя отдельные черточки будущего Ильфа даже здесь уловить нетрудно: в фразе ли из "Рыболова стеклянного батальона", позже повторенной на страницах "Золотого теленка" ("В пшенице кричала и плакала мелкая птичья сволочь"); в сатирически очерченном портрете немецкого оккупанта, тупо не понимавшего того, что хорошо понимала какая-то простая старуха: что его все равно вышвырнут из Одессы ("Страна, в которой не было Октября"); или в смешной детали трогательного рассказа о Стеньке (Стенька обезоружил офицера, избив его по лицу только что украденным живым петухом).

В числе первых тем, поднятых молодым Ильфом-сатириком, были не только бытовые, но и актуальные политические (двадцать пять лет спустя нашлись критики, которые обвинили Ильфа тех лет в аполитичности). В одном из ранних своих фельетонов - "Октябрь платит" ("Красный перец", 1924, № 25) он страстно выступает против империалистов, все еще рассчитывавших получить от революционной России царские долги, саркастически обещает оплатить сполна и интервенцию, и блокаду, и разрушения, и провокации, и империалистическую поддержку контрреволюции.

В первых же гудковских заметках Ильфа прозвучали мягкие, лирические интонации, те улыбчивые, восхищенные и застенчивые интонации, неожиданные для людей, привыкших считать Ильфа непременно резким и беспощадным, что позже так обаятельно выступили в третьей части "Золотого теленка". Они слышатся, например, в его корреспонденции, повествующей о демонстрации 7 ноября 1923 г. в Москве, о том, как "усердно и деловито, раскрывая рты, как ящики, весело подмигивая, поют молодые трактористы, старые агрономы, китайцы из Восточного университета и застрявшие прохожие", о коннице, которую с восторгом приветствует толпа, о том, как стаскивают с лошади растерянного кавалериста, чтобы качать его. ""Не надо, товарищи! - кричит он.- Товарищи, неудобно ведь! Нас там позади много!" А потом счастливо улыбается, взлетая в воздух. "Ура, красная конница!" - кричат в толпе. "Ура, рабочие!"- несется с высоты седел" ("Москва, Страстной бульвар, 7-е ноября").

В 1925 г. по командировке "Гудка" Ильф побывал в Средней Азии и опубликовал серию очерков об этой поездке. В этих очерках, исполненных горячего интереса к росткам нового, уверенно пробивавшимся сквозь многовековую косность, впервые проявилось столь характерное для Ильфа внимание к ярким подробностям жизни. Эти подробности он увлеченно собирает, как бы коллекционирует, составляя пеструю, увлекающую блеском красок мозаичную картину.

На протяжении всего "гудковского" периода (1923- 1927) сатирическое перо Ильфа заметно крепнет, и в творчестве его все большее место занимает сатирический фельетон, пока чаще всего построенный на конкретном материале рабкоровских писем. Ряд таких фельетонов он опубликовал в 1927 г. в журнале "Смехач" за подписью И. А. Пселдонимов ("Банкир-бузотер", "Рассказ простодушного" и др.).

Почти одновременно с именем Ильфа в печати появилось имя Е. Петрова.

Евгений Петров (Евгений Петрович Катаев) был шестью годами моложе Ильфа. Он тоже родился и вырос в Одессе. В 1920 г. окончил гимназию, короткое время был корреспондентом Украинского телеграфного агентства, потом в течение трех лет (1920-1923) с увлечением работал в уголовном розыске близ Одессы. "Я пережил войну, гражданскую войну, множество переворотов, голод. Я переступал через трупы умерших от голода людей и производил дознания по поводу семнадцати убийств Я вел следствия, так как следователей судебных не было. Дела шли сразу в трибунал. Кодексов не было и судили просто - "Именем революции"..." (Е. Петров. "Мой друг Ильф").

Петрова, как и многих тогдашних молодых людей, влекла Москва, но о литературной работе он еще не думал. Он вообще не задумывался о своем будущем ("...я считал, что жить мне осталось дня три-четыре, ну, максимум неделя. Привык к этой мысли и никогда не строил никаких планов. Я не сомневался, что во что бы то ни стало должен погибнуть для счастья будущих поколений"). Он приехал переводиться в Московский уголовный розыск, и в кармане у него был револьвер. Но Москва начинающегося нэпа поразила его: "...Тут, в нэповской Москве, я вдруг увидел, что жизнь приобрела устойчивость, что люди едят и даже пьют, есть казино с рулеткой и золотой комнатой. Извозчики кричали "Пожалте, ваше сиятельство! Прокачу на резвой!" В журналах печатались фотографии, изображающие заседания синода, а в газетах - объявления о балыках и т. д. Я понял, что предстоит долгая жизнь, и стал строить планы. Впервые я стал мечтать".

На Большой Дмитровке, в подвале здания "Рабочей газеты" помещалась редакция сатирического журнала "Красный перец". Это был задорный и политически острый журнал. В нем сотрудничала остроумная молодежь - поэты, фельетонисты, художники. Л. Никулин, один из активных участников журнала, вспоминает, что неприглядный подвал редакции был самым веселым местом, где непрестанно изощрялись в остроумии, где бурно обсуждались материалы для очередных номеров журнала * . Ближайшим сотрудником "Красного перца" был Владимир Маяковский, не только помещавший здесь свои стихи, но принимавший участие в коллективной выдумке.

* (Л. Никулин. Владимир Маяковский. М., "Правда", 1955. )

В "Красном перце" и начал впервые печататься молодой юморист и сатирик Евгений Петров, выступавший иногда под псевдонимом "Иностранец Федоров". Здесь же он прошел и свою первую школу редакционной работы: был сначала выпускающим, а потом секретарем редакции журнала.

Евгений Петров писал и печатался много. До начала сотрудничества с Ильфом он опубликовал более полусотни юмористических и сатирических рассказов в различных периодических изданиях и выпустил три самостоятельных сборника.

Уже в самых ранних его произведениях можно найти штрихи, типичные для прозы Ильфа и Петрова. Возьмите хотя бы рассказ Е. Петрова "Идейный Никудыкин" (1924), направленный против нашумевшего тогда левацкого "лозунга" "Долой стыд!" Своеобразие здесь и в отдельных выражениях (в том, скажем, что Никудыкин "упавшим голосом" заявил о своей непреклонной решимости выйти голым на улицу, точно так же, как позже Паниковский сказал "упавшим голосом" Корейке: "Руки вверх!"); и в диалоге Никудыкина с прохожим, которому он стал невнятно говорить о необходимости отрешиться от одежды и который, деловито сунув в руку Никудыкину гривенник, пробормотал быстрые, назидательные слова: "Работать надо. Тогда и штаны будут"; и в самом стремлении средствами внешней характеристики обнажить внутреннюю нелепость, бессмысленность идеи (например, Никудыкин, вышедший на улицу голым, чтобы проповедовать красоту человеческого тела, "самое прекрасное на свете", изображается зеленым от холода и неловко переступающим худыми волосатыми ногами, прикрывая рукой безобразный прыщ на боку).

Юмористический рассказ, отличавшийся живостью повествовательной манеры, быстрым темпом диалога и энергией сюжета, был наиболее характерным для молодого Е. Петрова жанром. "Евгений Петров обладал замечательным даром - он мог рождать улыбку",- писал И. Оренбург уже после смерти Петрова * .

* ("Литература и искусство", 1/VII 1944. )

Это свойство - рождать улыбку - было у Петрова природным и отличало уже первые его произведения. Но рассказы его были не только юмористичны. Им был присущ - и чем дальше, тем больше - обличительный задор, переходящий в рассказах 1927 г., таких, как "Весельчак" и "Всеобъемлющий зайчик", в обличительный и сатирический пафос. Правда, увлекаясь темой, молодой Петров порой бывал многословен, допускал словесные неточности.

В 1926 г., после службы в Красной Армии, Е. Петров пришел в "Гудок".

Когда и где Ильф и Петров впервые встретились? Это могло произойти и в редакции "Красного перца", куда в 1924 г. приносил свои фельетоны Ильф; и в "Гудке", где Е. Петров бывал со старшим братом (В. Катаевым) и до 1926 г. У них было много общих знакомых. "Я не могу вспомнить, как и где мы но знакомились с Ильфом. Самый момент знакомства совершенно исчез из моей памяти",- писал Е. Петров. А Ильф не оставил воспоминаний. В "Двойной автобиографии" писатели называют 1925 г: как год своей первой встречи, в очерках "Из воспоминаний об Ильфе" Е. Петров уверенно переносит ее к 1923 и даже приводит подробности: "Я помню, что когда мы познакомились € ним (в 1923 г.), он совершенно очаровал меня, необыкновенно живо и точно описав мне знаменитый Ютландский бой, о котором он вычитал в четырехтомнике Корбетта, составленном по материалам английского адмиралтейства".

Мне представляется более близким к истине второе свидетельство, хотя оно и дальше по времени от факта и принадлежит одной стороне, а не обеим: трудно представить, чтобы при стольких возможных точках соприкосновения молодые журналисты ни разу не встретились за полтора или два года. С 1925 же года между Ильфом и Петровым начинает складываться дружба.

Е. Петров на всю жизнь сохранил теплое воспоминание о письме, которое он получил от Ильфа, находясь в Красной Армии. Оно показалось ему контрастирующим со всей обстановкой неустоявшегося, ломавшегося быта середины 20-х годов, неустановившихся, зыбких отношений, когда так презиралось все устаревшее, а часто к устаревшему относили простые человеческие чувства, когда так жадно тянулись к новому, а за новое часто принимали трескучее, преходящее: "Единственный человек, который прислал мне письмо, был Ильф. Вообще стиль того времени был такой: на все начхать, письма писать глупо..." (Е. Петров. "Мой друг! Ильф").

"Четвертая полоса" "Гудка" еще больше сблизила будущих соавторов. Собственно, в "четвертой полосе", в "Знаменитой беспощадной", как ее с гордостью называли, Е. Петров не работал (он был сотрудником профотдела), но в комнате "четвертой полосы" очень скоро стал своим человеком. Комната эта была своеобразным клубом для журналистов, художников, редакционных работников не только "Гудка", но и многих других профсоюзных изданий, помещавшихся в том же доме ВЦСПС на Солянке.

"Знаменитая беспощадная". Сотрудники отдела "Рабочая жизнь" газеты "Гудок" за работой. Слева направо: заведующий отделом И. С. Овчинников, Ю. Олеша (фельетонист Зубило), художник Фридберг, "правщики" Михаил Штих, Илья Ильф, Борис Перелешин

"В комнате четвертой полосы,- вспоминал позже Петров,- создалась очень приятная атмосфера остроумия. Острили здесь беспрерывно. Человек, попадавший в эту атмосферу, сам начинал острить, но, главным образом, был жертвой насмешек. Сотрудники остальных отделов газеты побаивались этих отчаянных остряков".

На ярко выбеленных просторных стенах висели страшные листы, на которые наклеивались, обычно даже без комментариев, всяческие газетные ляпсусы: бездарные заголовки, малограмотные фразы, неудачные фотографии и рисунки. Один из этих листов назывался так: "Сопли и вопли". Другой носил название более торжественное, хотя и не менее язвительное: "Приличные мысли". Эти последние слова были иронически извлечены из "Литературной страницы", приложения к "Гудку": "Вообще же оно написано (как для вас - начинающего писателя) легким слогом и в нем есть приличные мысли!" - утешала "Литературная страница" одного из своих корреспондентов, неудачливого стихотворца * .

* ("Гудок", 23/III 1927. )

Е. Петров оставил выразительный портрет Ильфа того периода: "Это был чрезвычайно насмешливый двадцатишестилетний (в 1926 г. Ильфу шел двадцать девятый год.- Л. Я.) человек в пенсне с маленькими голыми и толстыми стеклами. У него было немного асимметричное, твердое лицо с румянцем на скулах. Он сидел, вытянув перед собой ноги в остроносых красных башмаках, и быстро писал. Окончив очередную заметку, он минуту думал, потом вписывал заголовок и довольно небрежно бросал листок заведующему отделом, который сидел напротив..."

Попробуем представить себе рядом с Ильфом двадцатитрехлетнего его будущего соавтора: высокий, красивый, худой, с удлиненным лицом, к которому так шло выражение лукавой усмешки: продолговатые, чуть вкось, легко становившиеся насмешливыми глаза, тонкий, насмешливый рот, несколько выдвинутый вперед подбородок - эти черты усердно подчеркивали в более поздних своих дружеских шаржах Кукрыниксы. Тогда он зачесывал волосы слегка на лоб и вбок и еще не обнажился характерный треугольник, (спускающийся на середину лба.

Летом 1927 г. Ильф и Петров поехали в Крым и на Кавказ.

Трудно переоценить значение этой поездки в их творческой биографии. Дневники и записные книжки Ильфа тех дней испещрены автошаржами, веселыми рисунками, шутками в стихах и прозе. Чувствуется, что друзья наслаждались не только природой и обилием впечатлений, но и открытием общих вкусов и общих оценок, тем ощущением контакта и взаимопонимания, которые позже стали отличительной особенностью их соавторства. Здесь начало складываться их умение смотреть вдвоем. Вероятно, здесь же явилось (может быть, еще не осознанное?) стремление писать вдвоем. Не случайно впечатления этой поездки так по этапам, целыми главами, и вошли в роман "Двенадцать стульев".

Казалось, нужен был только толчок, чтобы заговорил писатель Ильф и Петров. Однажды (это было в конце лета 1927 г.) Валентин Катаев в шутку предложил открыть творческий комбинат: "Я буду Дюма-отцом, а вы будете моими неграми. Я вам буду давать темы, вы будете писать романы, а я их потом буду править. Пройдусь раза два по вашим рукописям рукой мастера и готово..." Ильфу и Петрову понравился его сюжет со стульями и драгоценностями, и Ильф предложил Петрову писать вместе. " - Как же вместе? По главам, что ли? - Да нет,- сказал Ильф,- попробуем писать вместе, одновременно, каждую строчку вместе. Понимаете? Один будеть писать, другой в это время будет сидеть рядом. В общем, сочинять вместе" (Е. Петров. "Из воспоминаний об Ильфе") * .

* (И. И. Ильф, Е. Петров. Собрание сочинений в пяти томах, р. 5. М., 1961. )

В тот же день они пообедали в столовой Дворца Труда (в здании которого помещался "Гудок") и вернулись в редакцию, чтобы сочинять план романа.

Начало совместной работы Ильфа и Петрова над "Двенадцатью стульями" не только не привело к нивелировке их дарований, но этот первый роман, показавший блестящие возможности молодых художников, выявил их особенности, и в последовавших затем раздельно написанных произведениях 1928-1930 гг. разница их индивидуальных творческих манер обозначилась еще отчетливее.

Выступая порознь, Ильф и Петров часто создавали произведения, близкие по теме и даже по сюжету. Так, например, в № 21 журнала "Чудак" за 1929 г. появился фельетон Ильфа "Молодые дамы", а в № 49 - рассказ Петрова "День мадам Белополякиной". В центре того и другого - один и тот же социальный тип: жены-мещанки некоторых советских служащих, этакий вариант Эллочки-людоедки. В рассказе Ильфа "Разбитая скрижаль" ("Чудак", 1929, № 9) и рассказе Петрова "Дядя Силантий Арнольдыч" ("Смехач", 1928, № 37) почти тождественен сюжет: житель огромной коммунальной квартиры, склочник по призванию, привыкший изводить соседей регламентами у всех выключателей, чувствует себя несчастным, когда его переселяют в маленькую квартиру, где у него лишь один сосед.

Но к решению темы писатели подходят по-разному, с разными художественными приемами, свойственными их творческим индивидуальностям.

Ильф тяготеет к фельетону. Петров предпочитает жанр юмористического рассказа.

У Ильфа образ обобщен, почти безымянен. Мы бы так и не узнали, как зовут "молодую даму", если бы в самом имени ее автор не видел предмета для насмешки. Ее зовут Бригитта, Мэри или Жея. Мы не знаем ее внешности. Ильф пишет об этих "молодых дамах" вообще, и черты лица или цвет волос одной из них здесь неважны. Он пишет, что такая молодая дама любит являться на семейных вечерах в голубой пижаме с белыми отворотами. А дальше фигурируют "голубые или оранжевые" брюки. Индивидуальные детали не интересуют автора. Он подбирает лишь видовые. Почти так же обобщен образ сварливого соседа в рассказе "Разбитая скрижаль". Правда, здесь герой снабжен смешной фамилией - Мармеламедов. Но фамилия остается сама по себе, почти не соединяясь с персонажем. Кажется, что автор позабыл, как он назвал своего героя, потому что дальше неизменно называет его "он", "сосед" и другими описательными терминами.

Е. Петров типичное явление или характер стремится дать в конкретной, индивидуализированной форме. "День мадам Белополякиной", "Дядя Силантий Арнольдыч" называются его рассказы. Не "молодая дама" вообще, а именно мадам Белополякина с жирным лобиком и стриженой гривкой. Не обобщенный квартирный склочник, а вполне определенный дядя Силантий Арнольдыч с серенькими ресничками и испуганным взглядом. Е. Петров подробно описывает и утро мадам, и ее счеты с домработницей, и растерянное топтанье этой домработницы перед хозяйкой. Мы узнаем, какие именно вещи и как перетаскивал в новую квартиру склочный "дядя".

Е. Петров любит сюжет; юмористический и сатирический материал в его рассказах обычно организован вокруг действия или смены ситуаций ("Беспокойная ночь", "Встреча в театре", "Давид и Голиаф" и др.).

Ильф же стремится воплотить свою сатирическую мысль в острой комической детали, иногда вместо сюжета и действия выделяя смешное сюжетное положение. В характерной подробности Ильф искал проявления сущности вещей. Это видно и в фельетоне "Переулок", и в очерке "Москва от зари до зари", и в сатирическом очерке "Для моего сердца". Восхищенно следя за наступлением нового, он в то же время с острым интересом наблюдает старое - в переулках Москвы, на "персидских", азиатских ее базарах, теснимых новым бытом. Это старое, уходившее на задворки жизни и в то же время еще перемешивавшееся с новым, не ускользало от внимания Ильфа-сатирика.

Рассказы Петрова насыщены диалогами. У Ильфа вместо диалога - одна или две реплики, как бы взвешивающие и отделяющие найденное слово. Для Петрова важнее всего было - что сказать. Ильфа чрезвычайно занимало - как сказать. Его отличало более пристальное, чем Е. Петрова, внимание к слову. Не случайно в записях Ильфа такое обилие синонимов, интересных для сатирика терминов и т. д.

Эти столь разные особенности дарований молодых писателей, соединившись, дали одно из самых ценных качеств совместного стиля Ильфа и Петрова - сочетание увлекательности повествования с точной отделкой каждой реплики, каждой детали.

В творческих индивидуальностях Ильфа и Петрова были заложены и другие различия. Можно предположить, что Ильф, с его вниманием к детали, главным образом сатирической и необычной, с его интересом к необычному, в котором иногда проявляется обыкновенное, стремлением додумать будничную ситуацию до невероятного конца,- был ближе к тому гротескному, гиперболическому началу, которое так ярко в "Истории одного города" Щедрина, в сатире Маяковского, в таких произведениях Ильфа и Петрова, как "Светлая личность" и "Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска". И в поздние годы именно Ильф сохранил влечение к подобным сатирическим формам. Достаточно указать на планы двух сатирических романов, сохранившиеся в его записных книжках. Один из них должен был повествовать о том, как строили на Волге киногород в архаическом древнегреческом стиле, но со всеми усовершенствованиями американской техники и как ездили в связи с этим две экспедиции - в Афины и в Голливуд. В другом писатель намеревался изобразить фантастическое нашествие древних римлян в нэповскую Одессу. По словам товарищей, Ильф был очень увлечен этим последним замыслом, относящимся к 1936-1937 гг., но Петров упорно возражал против него.

Напротив, Е. Петрову, с его юмористически окрашенной повествовательностью и обстоятельным интересом к быту, была ближе гоголевская манера, манера автора "Мертвых дуга" и "Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем". Стиль и замысел его поздней работы - "Мой друг Ильф" - подтверждают это предположение. Однако и при таком делении можно говорить лишь о преимущественном увлечении, скажем, Ильфа - гротеском: элементы такого гротеска очевидны и в пьесе Е. Петрова "Остров мира".

Ильф и Петров не просто дополняли друг друга. Все, написанное ими сообща, как правило, оказывалось значительнее, художественно совершеннее, глубже и острей по мысли, чем написанное писателями порознь. Это очевидно, если сравнить созданные примерно на одном материале фельетон Ильфа "Источник веселья" (1929) и совместный фельетон писателей "Веселящаяся единица" (1932) или рассказ Е. Петрова "Долина" с главой из романа "Золотой теленок" "Багдад", где был использован сюжет этого рассказа.

Последний пример особенно выразителен, потому что здесь нет даже сколько-нибудь значительного промежутка времени: рассказ "Долина" появился в "Чудаке" в 1929 г.; над соответствующей главой "Золотого теленка" Ильф н Петров работали в 1930 г. Это не единственный случай, когда писатели использовали для романа написанные ранее произведения. Так были переработаны ими очерки "Осторожно! Овеяно веками", "Бухара благородная". Рассказ "Чарльз-Анна-Хирам" почти дословно воспроизведен в главе о Генрихе-Марии Заузе в "Золотом теленке". Черты внешнего облика подпольного кулака Портищева ("Двойная жизнь Портищева") стали приметами "подпольного миллионера" Корейко. Во всех этих случаях Ильф и Петров имели дело с произведениями, написанными ими в 1929 и 1930 гг. сообща, и почти без изменений, во всяком случае без серьезных изменений идейно-смыслового значения, брали из них целиком большие куски, подходящие для романа. С рассказом "Долина" дело обстояло иначе.

По существу, "Долина" и глава "Багдад" пересказывают один сюжет с чуть различным местным колоритом: в рассказе - путешественники в кавказском городке искали экзотику, а нашли современный быт, в главе "Багдад" - Бендер и Корейко в среднеазиатском городке среди песков вместо экзотического Багдада с погребками в восточном вкусе, кимвалами, тимпанами и девицами в узорных шальварах находят строящийся современный город с фабрикой-кухней и филармонией. Почти одинаков для обоих произведений и персонаж - добровольный гид-энтузиаст, только кепку он сменил на тюбетейку и отвечать стал более уверенно. Но если в рассказе мысль не ясна (аромат местной жизни изменился, но хорошо ли это? Может быть, жаль, что исчезла экзотика, таинственные погребки, пестрые базары, романтика Востока?), то глава из "Золотого теленка" тем и примечательна, что она идейно отчетлива, идейно динамична, даже полемична. Веселая, смешная, она в то же время убеждает горячо и страстно, как публицистика. В первом произведении экзотику восточных погребков искали два писателя, люди советские. Во втором - Бендер и Корейко, два жулика разных образцов, но оба отвергающие социализм и мечтающие о буржуазном мире, где господствует золотой телец. В первом случае рассказан занятный анекдот; во втором - мы с удовольствием смеемся над миллионерами, которым не удается жить в нашей стране так, как им хочется, и которым волей-неволей приходится подчиняться нашему образу жизни. Не поскупились Ильф и Петров и на несколько прямолинейных реплик, добавивших четкости и остроты. Например, в "Долине": - "А как у вас насчет кабачков?.. Знаете, таких, в местном стиле... С музыкой..." - спрашивал писатель Полуотбояринов.- "О, их нам удалось изжить",- туманно отвечал ему человечек в кепке.- "Конечно, трудно было, но ничего, справились". И потом с такой же готовностью сообщал, что танцы им тоже удалось изжить.

В "Золотом теленке": "А как у вас с такими... с кабачками в азиатском роде, знаете, с тимпанами и флейтами? - нетерпеливо спросил великий комбинатор.

Изжили,- равнодушно ответил юноша,- давно уже надо было истребить эту заразу, рассадник эпидемий.

Весною как раз последний вертеп придушили".

Какой чудный туземный базарчик! Багдад!

Семнадцатого числа начнем сносить,- сказал молодой человек,- здесь будет больница и коопцентр.

И вам не жалко этой экзотики? Ведь Багдад!

Очень красиво! - вздохнул Корейко.

Молодой человек рассердился:

Это для вас красиво, для приезжих, а нам тут жить приходится".

В течение десяти лет совместной работы Ильф и Петров находились под непрерывным, сильным и все возрастающим влиянием друг друга. Не говоря уже о том, что они проводили ежедневно вместе по многу часов, вместе работали над рукописями (а писали они много), вместе гуляли по городу, совершали дальние путешествия (Е. Петров рассказывает, что в первые годы они даже деловые бумаги сочиняли сообща и вдвоем ходили в редакции и издательства), не говоря ужо об этих внешних формах общения, Ильф и Петров были очень близки друг другу творчески. Цецное в творческих принципах, взглядах, вкусах одного непременно усваивалось другим, а то, что признавалось ненужным, фальшивым, постепенно вытравлялось.

Е. Петров рассказывает, как, впервые написав самостоятельно по одной главе "Одноэтажной Америки", он и Ильф стали с волнением читать написанное друг другу. Естественно, что обоих волновал этот своеобразный эксперимент.

"Я читал и не верил своим глазам. Глава Ильфа была написана так, как будто мы написали ее вместе. Ильф давно уже приучил меня к суровой критике и боялся и в то же время жаждал моего мнения, так же, как я жаждал и боялся его суховатых, иногда злых, но совершенно точных и честных слов. Мне очень понравилось то, что он написал. Я не хотел бы ничего убавить или прибавить к написанному.

"Значит, выходит,- с ужасом думал я,- что все, что мы написали до сих пор вместе, сочинил Ильф, а я, очевидно был лишь техническим помощником"".

Но вот Ильф взял рукопись Петрова.

"Я всегда волнуюсь, когда чужой глаз впервые глядит на мою страницу. Но никогда, ни до, ни после, я не испытывал такого волнения, как тогда. Потому что то был не чужой глаз. И то был все-таки не мой глаз. Вероятно, подобное чувство переживает человек, когда в тяжелую для себя минуту обращается к своей совести".

Но и Ильф нашел, что рукопись Петрова вполне отвечает его, Ильфа, замыслу. "Очевидно,- замечает дальше Петров,- стиль, который выработался у нас с Ильфом, был выражением духовных и физических особенностей нас обоих. Очевидно, когда писал Ильф отдельно от меня или я отдельно от Ильфа, мы выражали не только каждый себя, но и обоих вместе". (Е. Петров. "Из воспоминаний об Ильфе").

Любопытно, что Ильф и Петров не рассказывали, кем и что в "Одноэтажной Америке" было написано: по-видимому, писатели сознательно не оставляли своим литературным наследникам материала, который дал бы возможность разделить их в творчестве. Евгений Петров с удовлетворением записывал, что один "чрезвычайно умный, острый и знающий критик" проанализировал "Одноэтажную Америку" в твердом убеждении, что он легко определит, кто какую главу написал, но сделать этого не смог.

Определить, кем написана та или иная глава в "Одноэтажной Америке", можно - по почерку рукописей. Правда, в рукописях Ильфа и Петрова почерк сам по себе не является доказательством принадлежности той или иной мысли или фразы тому или иному из соавторов. Многое в их произведениях, написанное рукой Петрова, принадлежит Ильфу; готовясь к работе, например, над "Золотым теленком", Петров часто своим аккуратным почерком, не считаясь где - чье, выписывал столбиком заметки, имена, остроты - делал "заготовки", которые потом использовались в процессе совместной работы. Может быть, Ильф клал перед Петровым наброски, сделанные им дома, чтобы, переписанные рукою Петрова, они стали общими. Может быть, он набрасывал их тут же, во время беседы. Некоторые из этих черновиков, повторенные Петровым вперемежку с новыми записями, сохранились.

С другой стороны, мы не можем утверждать, что все, написанное рукой Ильфа и составившее его так называемые "Записные книжки", принадлежит только ему и сделано без участия Е. Петрова. Известно, что Ильф не использовал чужих острот и ни за что не повторил бы в романе чужую фразу, иронически не переосмыслив ее. Но записные книжки его предназначались не для печати. Они составлялись для себя. В них заносилось все, что казалось писателю интересным, остроумным, смешным. И часто среди этого интересного оказывалось не придуманное, а услышанное. Так, например, не Ильф дал название столовой "Фантазия". В 1926 г. он вырезал из газеты объявление ресторана "Фантазия" - "единственного ресторана, где кормят вкусно и дешево", а потом перенес его в свою записную книжку. Не Ильфом было придумано имя "Пополамов". М. Л. Штих, товарищ Ильфа и Петрова по "Гудку", посоветовал им такой псевдоним, раз уж они пишут "пополам". Псевдоним не был использован, но в записную книжку Ильфа попал. Записывал Ильф и словечки, ходившие в кругу его и Петрова товарищей. "Я пришел к вам как мужчина к мужчине" - в "Гудке" это была общеупотребительная острота, повторение той реплики, которую всерьез произнес один из сотрудников, пытаясь вымолить аванс у редактора. Это - чужие фразы. А ведь Петров не был Ильфу чужим. Кто же станет всерьез доказывать, что нет среди этих записей реплик Петрова, нет общих находок, нет отшлифованных сообща выражений?

Разумеется, иногда не трудно догадаться, что, скажем, об одеялах с пугающим указанием "Ноги" во время работы над "Двенадцатью стульями" вспомнил именно Ильф, а во время работы над "Золотым теленком" он же извлек из своих записей имя часовщика Глазиуса: и о том и о другом он весело писал жене из Нижнего-Новгорода еще в 1924 г. Но названия "великий комбинатор", "золотой теленочек", " Колоколамск " ? Или лексикон людоедки Эллочки? Мы видим, что этот лексикон встречается в записях Ильфа. Может быть, он весь составлен Ильфом. А может быть, он сложился во время одной из совместных прогулок Ильфа и Петрова, которые оба писателя так любили, попал в записи Ильфа и был использован в процессе общей работы. Параллельных книжек Е. Петрова у нас нет, и. мы не можем поэтому проверить, какие из записей Ильфа встретились бы и в них. А многие безусловно бы встретились.

Книга "Одноэтажная Америка" писалась в особых условиях. Тяжело больной Ильф жил тогда на станции Красково, среди сосен. Общая пишущая машинка находилась у него (его записные книжки этого периода написаны на машинке). Петров жил в Москве и писал свои главы от руки. Около половины глав в сохранившейся рукописи книги написаны почерком Петрова. Остальные писались на машинке - той самой приобретенной в Америке машинке с характерным мелким шрифтом, на которой отпечатаны и "Записные книжки" Ильфа последних лет. Этих глав несколько больше половины, по-видимому, потому, что некоторые из них писались сообща, причем выделить написанное сообща можно. Е. Петров рассказывал, что раздельно было написано по двадцать глав и еще семь - вместе, по старому способу. Можно предположить, что эти семь глав должны соответствовать семи очеркам о поездке, печатавшимся в "Правде".

В основном Е. Петровым были написаны главы "Аппетит уходит во время еды", "Америку нельзя застать врасплох", "Лучшие в мире музыканты" (не удивительно: Е. Петров был прекрасно музыкально образован), "День несчастий", "Пустыня", "Юный баптист". Главным образом Ильфу принадлежат главы: "На автомобильной дороге", "Маленький город", "Солдат морской пехоты", "Встреча с индейцами", "Молитесь, взвешивайтесь и платите". А к написанным вместе можно отнести главы: "Нормандия", "Вечер в Нью-Йорке", "Большой маленький город", "Американская демократия".

Но и определив таким образом авторство большинства глав "Одноэтажной Америки", мы все равно не сможем разделить ее на две части, и не только потому, что нам по-прежнему неизвестно и останется неизвестным, кому принадлежит та или иная поправка от руки (ведь она не обязательно внесена тем, кто ее вписал), то или иное удачное слово, образ, поворот мысли (родившиеся в мозгу одного из соавторов, они могли попасть в главу, написанную другим). Книгу нельзя разделить потому, что она цельная; написанная писателями порознь, она каждой строчкой принадлежит обоим. Даже Ю. Олеша, знавший Ильфа еще в Одессе, живший с ним в одной комнате в "гудковский" период, остро чувствовавший индивидуальную особенность его юмора, и тот, приведя в своей статье "Об Ильфе" единственную выдержку из "Одноэтажной Америки", рельефно характеризующую, по его мнению, Ильфа, процитировал строки из главы "Негры", строки, написанные Евгением Петровым.