Любопытный рассказ. И снова у Кафки идет, казалось бы, обыденное повествование… о машине экзекуции, о странной исправительной колонии со странными правилами. При этом вся «странность» возникает уже после прочтения; во время же – чувствуешь только лёгки холодок от происходящего. Машина, которая пытает, вырезая на осужденном соответствующие правила, которые он нарушил… и экзекуция длится двенадцать часов и двенадцать часов подсудимый жив и чувствует спиной свой «грех» (причём осужден он за какую-то ерунду по человеческим меркам, но не по меркам места, в котором всё происходит) и на шестом часу к пытаемому приходит предсмертное прояснение сознания. А потом зубцы протыкают его и швыряют в специальную яму. И старый комендант, создатель машины, которому так поклоняется палач… Его странная могила в кофейне, могильный камень под столом в углу, с почти религиозными надписями. И главное это, наверное, ещё одно произведение Кафки на тему «человек-власть». Власть эта – комендант. Был старый комендант, и люди толпами ходили любоваться казнью, с интересом ожидали «шестого часа» и все хотели посмотреть на «просветление» так, что приходилось даже ввести правило «дети первые» так много было желающих. Но он умер и пришёл новый комендант с новыми взглядами. И люди тотчас же, мгновенно, приняли его идей… Но ведь люд- то в обоих случаях были одни и те же. Почему так? Откуда это скотское желание походить, угодить и даже думать, так как это делает власть? Вот вопрос…

Возможно, палач – единственный кто ведёт себя по-человечески. Да, он жесток, но он идёт до конца со своей верой, со своей правдой и не прилизывается к новому…

И, в конце концов, делает с собой то, что делал со своими жертвами. Ложится под убийственные шипы. И машина, рушась, уничтожает его. Он делает это, потому что не может измениться, потому что измениться для него – предать. Это не преданность старому коменданту, это преданность себе, своему достоинству.

Так я понял этот рассказ.

Рассказ легко читается. Странные подробности, странные вещи (наподобие могильной плиты под столом в кофейне) делают рассказ каким-то… нет, словами не передам. Читать его стоит. Он – нечто особенное. И он запоминается, оседает в памяти.

Оценка: 10

Рассказ - аллегория, посредством которой автор раскрывает суть тоталитарных режимов. Тема не нова и не особо интересна, но Кафка сумел создать удивительно яркий образ офицера-судьи. Раскрывается этот образ не сразу. Большую часть рассказа кажется, что офицер олицетворяет садистские элементы бесконтрольной власти, когда судья выступает в роли следователя и палача, а комендант лишь откуда-то издали выражает неодобрение и не дает денег на запчасти для пыточной машины.

Но в завершающей части истории офицер внезапно раскрывается с совершено иной стороны - мы видим безумного фанатика, убежденного в своей правоте. Не в силах предотвратить изменения, он добровольно ложится под пыточную машину и принимает мучительную смерть в стремлении постигнуть суть справедливости.

Почему он сделал это? В его системе мира машина есть инструмент внушения человеку надлежащего поведения. Нарушивший устав караульной службы солдат должен был научиться уважать начальника. А какую цель преследовал офицер, сам себе определивший меру наказания в постижении сути справедливости? В чем заключался проступок, за который офицер приговорил сам себя? Не в тайном ли сомнении, внезапно прокравшемся в сознание при виде человека из другой системы? Или в желании использовать машину против путешественника? Ответа нет. Ясно лишь одно: в короткие минуты подготовки к экзекуции офицер совершил нечто, что счел несправедливым и требующим соответствующего наказания. Он не ставит себя над системой, не требует поблажек в том, в чем сам никому их не давал.

Порыв офицера оказывается способен оценить лишь случайный зритель - путешественник. Солдат и осужденный проявляют только любопытство к процедуре казни, значение происходящего остается не доступным для их спящих умов. Гибель человека, вершащего убийственное правосудие, приводит к гибели машины.

Глобальное изменение режима свершилось, и этого никто не заметил. Солдат и осужденный ушли в свои казармы, народ пьянствует в таверне, новый комендант по-прежнему где-то вдалеке, а путешественник бежит из безумного мира, где убийство считается синонимом правосудия. Аллегория проста: тоталитарный режим держится на машине правосудия, приводимой в действие убежденными в своей правоте фанатиками. Машина и фанатизм существуют только совместно, гибель одного автоматически разрушает другое. А что придет на смену, неясно.

Судя по дистанцированности окруженного дамами коменданта, он не является фанатиком какой-либо идеи. Это хорошо. Но и четкой идеи в его действиях не прослеживается, видно лишь желание угодить духовенству и светскому обществу, - это страшно. Машина правосудия ведь не обязательно должна быть стеклянной. И в действие ее не обязательно должен приводить фанатик, жаждущий справедливости.

Рассказ оставляет крайне тяжелое впечатление. Логические построения автора возражений не вызывают и некоторая абсурдность мира и поведения людей не мешает понимать суть и видеть аналогии с реальностью, но осадок настолько негативный, что по прочтении уже ничего не хочется: ни читать Кафку, ни размышлять над устройством общества и психологией людей. Хочется сбежать, как сбежал путешественник, и побыстрее, чтобы не успело накрыть безумие.

Оценка: 6

Когда читаю Кафку, меня будто затягивает в болото. Бредешь среди трясины, кругом тишина и мрак, но что-то блестит в мутной воде - это смысл. Тянешься за ним, он принимает причудливые очертания, дразнит и ускользает, и в этой погоне ты весь перемажешься в болотной жиже. А где-то по этому же болоту идет кто-то другой, и для него смысл тоже выглядит по-другому...

Оценка: нет

Холодный, тонкий, дерзкий, абсурдный, реалистичный, глубоко продуманный и умный рассказ. И опять таки ничего античеловечного. Просто описание пыточной машины. Достаточно оригинальное, кстати. Что-то вроде ткацкого станка вкупе с печатной машинкой. Начинаешь понимать первоисточники современных пустых ужастиков. Но в новелле есть ИДЕЯ, в отличии от них.

Просто мир жесток, и Кафка, чем мог, тем и ответил на эту жестокость. И этот сторонний наблюдатель, он, конечно, был не трус, он смог твердо ответить «Нет» офицеру, но он просто не хотел вмешиваться во все это.

Как это похоже на нас, людей.

Оценка: 10

Мне Кафка очень нравится. Он заслужил быть мирового уровня писателем множеством своих произведений. А это - лишь одно из них. Сам он, кстати, был человеком закомплексованным и несчастным. Этот рассказ похож, как и др произведения на ночной кошмар, оттого и неприятное ощущение и оттого же это ощущение несусветицы, через некоторое время после прочтения (направление-то «абсурдизм», м/у прочим). Конечно нереально, да и такой машиной - таким способом невозможно «прописать» человека насквозь.. потому что человек - не кусок фанеры)) просто не в том суть, к тому же неприятного ощущения это не уменьшает.

В общем, кому-то нравится. кому-то нет. Сногсшибательную идею я там для себя нашла:smile: - это то, что власть и порядки меняют и уродуют людей, а когда они устаревают, и эти люди с их взглядами.. приходят в негодность! Настает новое время, а тех - на свалку, значит. Там много идей, это произведение, староватое, далековатое от Кинга, например. Оно - притча (тоже многие знают) и герои там - «плоские» потому что они - символы, они не индивидуальности в полном смысле слова, путешественник, к примеру - взгляд со стороны на тоталитарную бесчеловечную машину (общество)... и т. д.

Так что РУКИ ПРОЧЬ от Кафки! Он- классик, а это автоматически уже перечеркивает невежественые отзывы о нем.

Оценка: нет

Ничего экстраординарного в этом рассказе нет. Всё описано настолько подробно, что ничего «додумывать» читателю не остаётся - как в старом анекдоте про жену и мужа: Кафка сказал, Кафка сделал, Кафка поспорил, Кафка оценил. Какой-то сногсшибательной внутренней идеи я также не приметил. Да, немного мрачно, немного мерзко, немного страшновато, но и всего лишь. Вся эта мерзость изобретённой машины, которая должна вроде шокировать - не шокирует. Страх, который она должна возбуждать в читателе - не возбуждает. Мрачная атмосфера улетучивается настолько же быстро, насколько быстро растворяется дым от сгоревшей спички, - и даже пахнет так же: кому-то вкусно (я знаю людей, которым нравится запах сгоревшей спички), кому-то не очень. Что этому способствует? Я думаю, что сама манера повествования, такая обыденная, подробная до атома, но более всего - персонажи. Эти безымянные четверо - офицер, путешественник, солдат и осуждённый - словно рисунки на картоне от коробки или на обёрточной бумаге: серые, безжизненные и аморфные. Некоторым исключением присутствует здесь лишь офицер, да и то потому, что вся его «жизненность» и хоть какое-то присутствие эмоций обусловлены лишь фанатизмом по отношению к системе, беззаветной преданностью старому коменданту и машине. В остальном же, серо, а грубо говоря - никак.

Оценка: 5

Колония. Тропики. Жара. Осужденный. Экзекуция. Двенадцатичасовая пытка с летальным исходом за то, что человек заснул на посту. С подробным описанием процесса, поведения пытуемого и прочими прелестями, которые очевидно должны нам дать понять (по замыслу автора) как жесток наш мир. Лично мне они дали понять, что я хочу держаться подальше от творчества автора, от этой квинтэссенции мрачности и депрессивности, после которых хочется удавиться и забыться.

Кафка Франц

В исправительной колонии

ФРАНЦ КАФКА

В ИСПРАВИТЕЛЬНОЙ КОЛОНИИ

"Это весьма своеобразный аппарат," - сказал офицер путешествующему исследователю и, несмотря на то, что аппарат был ему давно знаком, с известной долей восхищения окинул его взглядом. Путешественник же, по всей видимости, лишь из вежливости принял приглашение коменданта присутствовать при экзекуции солдата, осуждённого за непослушание и оскорбление вышестоящего по званию. Хотя и в самой колонии особенного интереса к экзекуции не было. Во всяком случае, в этой глубокой, песчаной, окружённой голыми склонами долине кроме офицера и путешественника находился лишь осуждённый - туполицый, длинноротый человек с запущенными волосами и лицом, - и солдат при нём, державший тяжёлую цепь, в которую вливались цепи потоньше, сковывавшие лодыжки и запястья осуждённого и его шею, и также соединявшиеся между собой цепочками. А осуждённый, между тем, выглядел настолько по-собачьи преданно, что, казалось, освободи его от цепей и отпусти бегать по склонам, - потребуется лишь свистнуть его к началу экзекуции.

"Может быть, присядете?" - спросил он наконец, вытащил из кучи складных кресел одно и протянул его путешественнику; тот не смог отказаться. Он сел у края канавы, в которую мельком бросил взгляд. Она была не очень глубокой. С одной стороны была навалена в кучу выкопанная земля, с другой стоял аппарат. "Я не знаю, - сказал офицер, - объяснил ли вам комендант, как аппарат работает." Путешественник сделал неопределённый жест рукой; офицер же только и ждал повода сам объяснить работу аппарата. "Этот аппарат:" - сказал он и взялся за ручку ковша, на который опирался, - ":изобретение прежнего коменданта. Я работал над ним начиная с первых проб, а также участвовал во всех остальных работах до самого их завершения. Заслуга же изобретения принадлежит только ему. Вы слышали о нашем прежнем коменданте? Нет? О, я могу сказать без преувеличения, что всё устройство колонии - дело его рук. Мы, его друзья, ещё когда он был при смерти, знали о том, что устройство колонии настолько совершенно, что ни один его последователь, имей он хоть тысячу планов в голове, в течение многих лет не сможет изменить ничего из созданного предшественником. И наше предсказание вполне сбылось; новый комендант был вынужден это признать. Жаль, что вы не застали прежнего коменданта! Однако, перебил офицер сам себя, - я заболтался, а аппарат тем временем стоит перед нами. Как вы видите, он состоит из трёх частей. С течением времени за каждой укрепилось в известной мере народное обозначение. Нижняя называется постелью, верхняя - рисовальщиком, а средняя свободная часть называется бороной." "Бороной?" - переспросил путешественник. Он не очень внимательно слушал, солнце улавливалось и удерживалось лишённой тени долиной, было трудно собраться с мыслями. Тем более удивительным казался ему офицер в облегающем парадном мундире, увешанном аксельбантами, отяжелённом эполетами, который так усердно излагал свой предмет и, кроме того, во всё время разговора то здесь, то там подкручивал отвёрткой болты. Солдат, кажется, находился в том же состоянии, что и путешественник. Он обмотал себе вокруг обоих запястий цепи осуждённого, опёрся одной рукой на ружьё, его голова болталась на шее, и уже ничто не притягивало его внимания. Путешественнику это не казалось странным, поскольку офицер говорил по-французски, а ни солдат, ни осуждённый французского, конечно, не понимали. Тем более обращало на себя внимание то, что осуждённый несмотря на это внимательно прислушивался к объяснениям офицера. С неким сонливым упорством устремлял он взгляд туда, куда указывал офицер, и когда путешественник перебил того вопросом, то осуждённый, как и офицер, перевёл взгляд на путешественника.

"Да, борона, - подтвердил офицер, - подходящее название. Иглы расположены как на бороне, и всё целиком приводится в движение наподобие бороны, хоть на одном и том же месте и гораздо более изощрённо. Да вы сейчас поймёте сами. Сюда, на постель, кладут осуждённого. Я собираюсь сперва описать вам аппарат, и лишь затем начать процедуру. Вам легче будет тогда следить за тем, что происходит. К тому же, зубчатая передача рисовальщика износилась; он очень скрежещет во время работы; почти невозможно друг друга расслышать; запасные части здесь, к сожалению, достать трудно. Так вот, это, как я сказал, постель. Она вся покрыта слоем ваты; о её назначении вы ещё узнаете. На эту вату кладут осуждённого на живот, обнажённым, естественно; здесь находятся ремни для рук, здесь - для ног, здесь - для шеи, ими осуждённого пристёгивают. Здесь, в головах постели, на которую, как я сказал, сперва кладут человека лицом вниз, расположен небольшой войлочный валик, его легко отрегулировать таким образом, чтобы он попадал человеку прямо в рот. Он предназначен для предотвращения криков и прикусывания языка. Конечно же, человек вынужден взять её в рот, иначе пристяжной ремень сломает ему шею." "Это вата?" - спросил путешественник и наклонился поближе. "Да-да, - улыбнулся офицер, потрогайте." Он взял руку путешественника и провёл ею по постели. "Это специально обработанная вата, поэтому она так непривычно выглядит; я ещё расскажу о её назначении." Путешественника аппарат уже немного увлёк; поднеся руку к глазам, защищая их от солнца, он кинул взгляд на его верх. Это было большое сооружение. Постель и рисовальщик имели одинаковый размер и выглядели как два тёмных сундука. Рисовальщик размещался примерно в двух метрах над постелью; между собой они скреплялись четырьмя латунными стержнями по углам, почти сиявшими в лучах солнца. Между ящиками на стальном ободе парила борона.

Кафка Франц

В исправительной колонии

ФРАНЦ КАФКА

В ИСПРАВИТЕЛЬНОЙ КОЛОНИИ

"Это весьма своеобразный аппарат," - сказал офицер путешествующему исследователю и, несмотря на то, что аппарат был ему давно знаком, с известной долей восхищения окинул его взглядом. Путешественник же, по всей видимости, лишь из вежливости принял приглашение коменданта присутствовать при экзекуции солдата, осуждённого за непослушание и оскорбление вышестоящего по званию. Хотя и в самой колонии особенного интереса к экзекуции не было. Во всяком случае, в этой глубокой, песчаной, окружённой голыми склонами долине кроме офицера и путешественника находился лишь осуждённый - туполицый, длинноротый человек с запущенными волосами и лицом, - и солдат при нём, державший тяжёлую цепь, в которую вливались цепи потоньше, сковывавшие лодыжки и запястья осуждённого и его шею, и также соединявшиеся между собой цепочками. А осуждённый, между тем, выглядел настолько по-собачьи преданно, что, казалось, освободи его от цепей и отпусти бегать по склонам, - потребуется лишь свистнуть его к началу экзекуции.

"Может быть, присядете?" - спросил он наконец, вытащил из кучи складных кресел одно и протянул его путешественнику; тот не смог отказаться. Он сел у края канавы, в которую мельком бросил взгляд. Она была не очень глубокой. С одной стороны была навалена в кучу выкопанная земля, с другой стоял аппарат. "Я не знаю, - сказал офицер, - объяснил ли вам комендант, как аппарат работает." Путешественник сделал неопределённый жест рукой; офицер же только и ждал повода сам объяснить работу аппарата. "Этот аппарат:" - сказал он и взялся за ручку ковша, на который опирался, - ":изобретение прежнего коменданта. Я работал над ним начиная с первых проб, а также участвовал во всех остальных работах до самого их завершения. Заслуга же изобретения принадлежит только ему. Вы слышали о нашем прежнем коменданте? Нет? О, я могу сказать без преувеличения, что всё устройство колонии - дело его рук. Мы, его друзья, ещё когда он был при смерти, знали о том, что устройство колонии настолько совершенно, что ни один его последователь, имей он хоть тысячу планов в голове, в течение многих лет не сможет изменить ничего из созданного предшественником. И наше предсказание вполне сбылось; новый комендант был вынужден это признать. Жаль, что вы не застали прежнего коменданта! Однако, перебил офицер сам себя, - я заболтался, а аппарат тем временем стоит перед нами. Как вы видите, он состоит из трёх частей. С течением времени за каждой укрепилось в известной мере народное обозначение. Нижняя называется постелью, верхняя - рисовальщиком, а средняя свободная часть называется бороной." "Бороной?" - переспросил путешественник. Он не очень внимательно слушал, солнце улавливалось и удерживалось лишённой тени долиной, было трудно собраться с мыслями. Тем более удивительным казался ему офицер в облегающем парадном мундире, увешанном аксельбантами, отяжелённом эполетами, который так усердно излагал свой предмет и, кроме того, во всё время разговора то здесь, то там подкручивал отвёрткой болты. Солдат, кажется, находился в том же состоянии, что и путешественник. Он обмотал себе вокруг обоих запястий цепи осуждённого, опёрся одной рукой на ружьё, его голова болталась на шее, и уже ничто не притягивало его внимания. Путешественнику это не казалось странным, поскольку офицер говорил по-французски, а ни солдат, ни осуждённый французского, конечно, не понимали. Тем более обращало на себя внимание то, что осуждённый несмотря на это внимательно прислушивался к объяснениям офицера. С неким сонливым упорством устремлял он взгляд туда, куда указывал офицер, и когда путешественник перебил того вопросом, то осуждённый, как и офицер, перевёл взгляд на путешественника.

"Да, борона, - подтвердил офицер, - подходящее название. Иглы расположены как на бороне, и всё целиком приводится в движение наподобие бороны, хоть на одном и том же месте и гораздо более изощрённо. Да вы сейчас поймёте сами. Сюда, на постель, кладут осуждённого. Я собираюсь сперва описать вам аппарат, и лишь затем начать процедуру. Вам легче будет тогда следить за тем, что происходит. К тому же, зубчатая передача рисовальщика износилась; он очень скрежещет во время работы; почти невозможно друг друга расслышать; запасные части здесь, к сожалению, достать трудно. Так вот, это, как я сказал, постель. Она вся покрыта слоем ваты; о её назначении вы ещё узнаете. На эту вату кладут осуждённого на живот, обнажённым, естественно; здесь находятся ремни для рук, здесь - для ног, здесь - для шеи, ими осуждённого пристёгивают. Здесь, в головах постели, на которую, как я сказал, сперва кладут человека лицом вниз, расположен небольшой войлочный валик, его легко отрегулировать таким образом, чтобы он попадал человеку прямо в рот. Он предназначен для предотвращения криков и прикусывания языка. Конечно же, человек вынужден взять её в рот, иначе пристяжной ремень сломает ему шею." "Это вата?" - спросил путешественник и наклонился поближе. "Да-да, - улыбнулся офицер, потрогайте." Он взял руку путешественника и провёл ею по постели. "Это специально обработанная вата, поэтому она так непривычно выглядит; я ещё расскажу о её назначении." Путешественника аппарат уже немного увлёк; поднеся руку к глазам, защищая их от солнца, он кинул взгляд на его верх. Это было большое сооружение. Постель и рисовальщик имели одинаковый размер и выглядели как два тёмных сундука. Рисовальщик размещался примерно в двух метрах над постелью; между собой они скреплялись четырьмя латунными стержнями по углам, почти сиявшими в лучах солнца. Между ящиками на стальном ободе парила борона.

Офицер едва ли обратил внимание на начальное равнодушие путешественника, зато его теперешний зарождающийся интерес не остался для него незамеченным; он прервал свои объяснения, чтобы дать путешественнику время на ничем не нарушаемое исследование. Осуждённый последовал примеру путешественника; не имея возможности прикрыть глаза рукой, незащищёнными глазами помаргивал он в высоту.

"Ну вот - человек уложен," - сказал путешественник, откинулся в кресле и скрестил ноги.

"Да, - сказал офицер, немного сдвинул назад фуражку и провёл рукой по жаркому лицу, - теперь слушайте! Как постель, так и рисовальщик имеют по электрическому аккумулятору; постель использует его для самой себя, рисовальщик же - для бороны. Как только человек пристёгнут, постель приводится в движение. Она вибрирует одновременно в горизонтальной и вертикальной плоскости. Вам, вероятно, встречались подобные аппараты в лечебницах; но движения нашей постели чётко рассчитаны - а именно, они должны пристрастно следовать движениям бороны. Бороне же доверено исполнение самого приговора."

"И как звучит приговор?" - спросил путешественник. "Вы и этого не знаете? - удивился офицер и прикусил губу: - Прошу прощения, если мои объяснения сбивчивы; извините меня. Раньше объяснения давал комендант; новый же комендант снял с себя эту ответственность; то, что он столь высокого посетителя:" Путешественник попытался оградить себя от восхваления обеими руками, но офицер настоял на своей формулировке: - ":столь высокого посетителя не информирует о форме приговора - это очередное новшество, которое:" - Он с трудом удержал на губах проклятия, взял себя в руки и сказал лишь: - "Мне об этом не сообщили, это не моя вина. Кроме того, я наилучшим образом осведомлён обо всех видах наших приговоров, поскольку здесь, - он хлопнул себя по нагрудному карману, я ношу соответствующие рисунки от руки прежнего коменданта."

В Любеке Кафка вновь, похоже, случайно встречается с Эрнстом Вайсом и его подругой - актрисой Рахель Санзара. Парочка увозит его в Мариелист, курортное место на берегу Балтийского моря, где он проводит десяток дней. Эрнст Вайс, обладающий подозрительным характером, склонен к ревности, и между супругами часто возникают ссоры. Гостиница посредственная, в меню нет ни овощей, ни фруктов. Кафка собирается тотчас же уехать, но верх берет его обычная нерешительность, и он остается без особого удовольствия. Несколько дней спустя, вспоминая свое пребывание в Дании, он запишет в своем "Дневнике": "Я становлюсь по-прежнему все более неспособным размышлять, наблюдать, замечать, вспоминать, говорить, принимать участие, я каменею".

Тем не менее было бы ошибкой считать, что он впал в отчаяние. Наоборот, разрыв с Фелицей, скорее всего окончательный, освободил его от навязчивой идеи жениться. Из Мариелиста он пишет Максу Броду и Феликсу Вельчу, информируя их о событиях: "Я отлично знаю, что все сложилось к лучшему, а по отношению к этому столь очевидно необходимому делу я не до такой степени страдаю, как это могло бы показаться". Он также пишет своим родителям, разрыв помолвки ему представляется благоприятным моментом для осуществления давнего плана: покончить с мрачной жизнью функционера, которую он ведет в Праге, отправиться в Германию и попытаться зарабатывать на хлеб своим пером; у него в кармане пять тысяч крон, которые позволят ему продержаться в течение двух лет.

26 июля на обратном пути он проезжает через Берлин, где встречает Эрну Бауэр. На следующий день после прибытия в Прагу он продолжает делать в "Дневнике" записи о поездке. 29 июля пишет два первых черновых наброска, которые станут отправной точкой "Процесса". В первом Йозеф К., сын богатого купца, ссорится со своим отцом, который упрекает его в безалаберной жизни; он отправляется в купеческий клуб, где привратник склоняется перед ним; этот персонаж присутствует с самого начала, его значение раскроется в дальнейшем. Во втором наброске коммерческий служащий позорно изгоняется хозяином, который обвиняет его в краже: служащий заявляет о своей невиновности, но он лжет, он действительно украл из кассы сам не зная почему пятифлориновый билет. Это была мелкая кража, которая, без сомнения, должна была, по замыслу рассказчика, повлечь за собой многие последствия.

Кафка не использовал этот первый набросок, вероятно, решив, что, оставляя за своим героем вину, даже самую безобидную, он ослаблял мотив. Необходимо, чтобы Йозеф К. был невиновен, чтобы природа или двусмысленность его процесса прояснилась в полной мере.

"Дьявольский во всей невиновности" - так он сам писал о себе в своем "Дневнике". Можно быть виновным и, следовательно, справедливо наказанным, а можно действовать неумышленно, то есть уступая требованию своей природы. Вина и невиновность не находятся в противоречии, это две неразрывные реальности, сложно взаимосвязанные.

"Хоть Вы и сидели во время разбирательства в "Асканишер Хоф" как вознесенный надо мной судья /.../, - пишет Кафка Грете Блох в октябре 1914 года, - но так лишь казалось - на самом деле на Вашем месте сидел я и не покинул его до сих пор". В написанной вскоре после этого первой главе "Процесса", где Йозеф К. рассказывает фрейлейн Бюрстнер о своем аресте, возникает почти та же самая ситуация. Первая глава, без всякого сомнения, является романической транскрипцией "трибунала "Асканишер Хоф". Когда Кафка написал "Приговор", он с удивлением заметил, что своей героине Фриде Бранденфельд дал инициалы Фелицы Бауэр: эта мысль пришла подсознательно. В "Процессе" же он по собственной воле вновь использует для обитательницы пансиона Грубах фрейлейн Бюрстнер те же инициалы; на сей раз этот тайный намек, предназначенный ему одному. Кафка не собирается рассказывать о своей несчастной любви, скорее наоборот, с самого начала он принимает отставку Фелицы. Фрейлейн Бюрстнер не только не походила на нее, но, что особенно важно, она не сыграла никакой роли в жизни Йозефа К. Он даже не разговаривал с ней до начала рассказа. Некоторые авторы комментариев, стремясь найти в его истории вину, из-за которой он стал преступником, приписывали ему в качестве преступления это молчание. И фрейлейн Бюрстнер незамедлительно исчезает совсем, чтобы появиться вновь лишь в последней главе, в момент, когда Йозефа К. ведут на казнь, но он не уверен даже, она ли это, даже в это патетическое мгновение она не играет никакой роли. Еще одна глава, которую без сомнения можно толковать как референцию в прошлое, под названием "Подруга фрейлейн Бюрстнер": Йозеф К. надеется встретить свою соседку, с которой он перекинулся несколькими словами в тот самый вечер, когда его арестовали. Но соседка переехала, а на ее месте он находит некую фрейлейн Монтаг, старую хромающую и сварливую деву. Вполне вероятно, что Кафка хотел передать здесь впечатление, которое произвела на него Грета Блох во время их первой встречи, и, может быть, погасить по отношению к ней тайную обиду. Но это единственное, что связывает его с прошлым, Фелица исчезла, процесс происходит без нее.

В "Приговоре" и в "Превращении" автобиографическое начало было ощутимо: в первом - это несостоявшееся обручение, во втором - ужас одиночества. Особая психологическая ситуация рассказчика давала себя знать. Здесь же, в "Процессе", он заменяет себя героем без лица и истории. Йозеф К., личность и смысл существования которого оказываются под вопросом одним прекрасным утром, когда инспекторы полиции приходят арестовать его, не является интеллектуалом; у него нет привычки задавать себе вопросы о себе самом и видеть себя живущим. Это в высшей мере банальный персонаж - некоторые из комментаторов Кафки, начиная с самого Макса Брода, упрекали его в этом, словно банальность была преступлением, которое должно быть наказуемо. И, несмотря на это, он перестает ощущать себя невиновным, он не находит больше смысла ни в себе, ни в мире, он живет с отчаянием, которое его примитивный разум не в состоянии подавить. Он задает вопросы окружающим, он ищет руку помощи, но ничто не останавливает ход процесса над ним вплоть до финальной казни, более гротескной, нежели трагической, столь же жалкой, как и год предшествовавшего судебного следствия.

Кафка только что преодолел в своем творчестве решающий этап. Он рассказывает о себе меньше, он расширяет свой взгляд, отныне он размышляет и спрашивает, он оставляет анекдот и переходит к некоторой патетической абстракции, которая станет теперь его манерой.

"Ответственность" Кафки по отношению к Фелице была вполне определенной: в течение двух лет он подвергал ее бесполезным страданиям, он пользовался своими собственными сомнениями и даже своей слабостью, чтобы вводить в заблуждение наивную партнершу, не способную следовать за ним по всем извилинам его невроза. Ничего подобного нет в "Процессе": никто не сможет сказать о Йозефе К., что он "дьявольский в своей невиновности". В его посредственной жизни не было ничего, что могло бы прельстить дьявола. И тем не менее именно против этого "невиновного" разворачивается процесс. Чертеж максимально упрощается: сосуществование невиновности и вины должно проявиться со всей ясностью. И эта "вина" не является более правонарушением, которое должен был преследовать уголовный суд, ни отклонением в поведении, которое должно было бы осуждаться моралью: "вина" содержится в самом существовании, она словно тошнота, которая делает жизнь неопределенной, на пределе возможного.

В судебном процессе такого сорта наиболее существенной была бы, конечно, возможность получить помощь женщины, так как они имеют тесные связи с судьями, которые намного облегчают положение дел. Но тут у Йозефа К. мало шансов на успех. Он набросился на фрейлейн Бюрстнер, поцеловал ее в шею "у самого горла", но он, без сомнения, вкладывал в желание больше ненависти, чем любви. Жена судебного исполнителя, которую он встречает в пустынном зале ожидания, томится от сексуального желания, но, как только появляется ее любовник студент Бертольд, она бросается в его объятия, оставляя Йозефа К. в одиночестве. В дальнейшем любовное желание, которое неотступно следует почти по всем страницам романа, принимает форму порока: с Лени, служанкой адвоката Гульда, любовницей всех обвиняемых, которая охотно показывает свое "маленькое уродство" - ладонь с перепончатыми пальцами; с не по возрасту зрелыми уличными девчонками, осаждающими лестницу художника Титорелли, с которым, по-видимому, они проводят ночи. У Йозефа К., как и у Кафки, мало надежд на помощь со стороны женщин.

Тогда за него берется общество: дядя, заботящийся о добром имени семьи, которое он не желает видеть втоптанным в грязь бесчестьем процесса, отводит его к знакомому старому адвокату. И этот адвокат со смешной фамилией Гульд, что на старом возвышенном языке поэзии означает "милость", обещает ему воспользоваться всеми своими связями, чтобы вытащить его из процесса. Он не описывает всю иерархию судей, адвокатов, высоких чинов, от которых зависит судьба всех обвиняемых. Кто они, эти могущественные люди, которых никогда не видишь, но которые предстают как тщеславные и мстительные, чувствительные к лести и чинопочитанию? Люди ли они, которых убеждают прошениями, или боги, к которым обращаются с молитвами? Рассказ не дает определенного ответа, поскольку небо, как представляют себе Гульд и его друзья, создано наподобие общества людей, с его бесконечной иерархией, с такими же недостатками и слабостями. Об этих всемогущих заступниках ходят анекдоты: говорят, что некоторые из них, уставшие от назойливых просьб адвокатов, сбрасывают этих несчастных с лестницы. Чего только не рассказывают об этих персонажах, в существовании которых в конечном счете нет полной уверенности, как нет уверенности и в том, что их вмешательство могло бы что-либо изменить. Гульд - старый, больной и потрепанный адвокат - живет в мрачной лачуге, слабо освещаемой газовым светильником. Но в то же время он принадлежит к лучшему обществу города, являя собой порядок, общепринятые представления, общественные устои. Йозеф К., устав наконец от пустых обещаний и проволочек Гульда, решает обойтись без его услуг.

Ему рассказали о другом персонаже, который слывет ловкачом в урегулировании подобных процессов, его зовут Титорелли. Это голодный художник, который живет в мансарде в заброшенном квартале. Картины, что он рисует, изображают все один и тот же пустынный пейзаж. Но вялый, циничный, порочный Титорелли располагает лишь сомнительными уловками, ненадежными компромиссами, способными скорее камуфлировать процессы, нежели их выигрывать.

Йозеф К. не может сделать выбор между Гульдом и Титорелли: нужное ему решение не находится ни на одной, ни на другой стороне. Гульд - это холодный общественный порядок, лишенный смысла, Титорелли - беспорядок, распущенность, богема. Мы уже видели Кафку как в его американском романе, так и в жизни колеблющимся между оседлостью и приключением, между моральным комфортом и свободой. Подобный конфликт описывается в "Процессе", однако все изменилось: и с одной, и с другой стороны он находит только ложь и пустоту. Гульд и Титорелли - оба шулеры, торговцы ложной мудростью.

Но надо уточнить: Гульд, с его прошениями и молитвами, - это образ - или карикатура - мертвой религии, лишенной своего содержания, сведенной к практике, в добродетель которой верится с трудом; он - выражение изношенного, больного мира, несчастный пережиток в прошлом живой веры; все говорит в нем о разложении и смерти; он сам лишь чуть-чуть выходит из оцепенения только для того, чтобы запустить машину процесса, но машина сломана. Титорелли не верит ни в Бога, ни в черта, но его бесхарактерность вызывает лишь отвращение; в духоте, царящей в его мансарде, Йозеф К. чувствует, что вот-вот потеряет сознание.

После того как Кафка прекращает работу над "Процессом", он приступает к написанию "В исправительной колонии", единственного рассказа этого периода, который ему удается закончить. Используя другую среду, он рассказывает по сути ту же историю. В центре повествования находится ужасная машина для пыток, пережиток былых времен. Когда на каторжном острове правил еще прежний комендант, машина, по рассказам ее последних приверженцев, во время агонии заставляла сиять на лице осужденного свет экстаза. Когда путешественнику, приехавшему посетить это исправительное учреждение, настоятельно предлагают высказать свое мнение по поводу таких нравов прошлого, он выражает лишь свое неодобрение. Единственное отличие "В исправительной колонии" от "Процесса" состоит в том, что религия здесь не изношенная и больная, а жестокая, бесчеловечная, неприемлемая. Ни один здравомыслящий свидетель не может более отстаивать этот кодекс безжалостного правосудия, эти нравы, эти наказания. Он не может осуждать нового коменданта, который ввел на острове гуманную практику; хотели смягчить страдания, облегчить пытки заключенным. Но эти новые нравы привели только к алчности, к скотским аппетитам. Известно, что происходит с машиной для пыток: когда ее запускают, она разлетается вдребезги; это свидетельство прошлого, одновременно скандальное и чудесное, исчезает навсегда. Путешественник спешит покинуть каторжный остров, такой ужас внушало ему зрелище, на котором ему пришлось присутствовать, - смерть офицера, последнего приверженца былой строгости. Но, когда он хочет сесть в лодку, осужденный и солдат цепляются за ее борта. Для них этот мир без веры и закона стал необитаемым.

Путешественник из рассказа "В исправительной колонии", находящийся между старым и новым комендантами, напоминает Йозефа К. между Гульдом и Титорелли, исполненного чувства отчуждения к первому и полного отвращения и презрения ко второму. Новое измерение, которое следует назвать религиозным, проникло в творчество Кафки. Если хорошо присмотреться, оно заявляло о себе уже в ранних произведениях: так, в одном из домов, где останавливается Карл Росман из "Пропавшего без вести", была замурована старая часовня, и порыв холодного ветра обдавал каждого, кто проходил мимо нее: холодная американская эффективность смогла взять верх, лишь обложив стеной духовные потребности прошлого. Но то, что было только случайной темой во время написания "Процесса", "В исправительной колонии" стало главным мотивом. К медитации именно такого рода приступает Кафка после того, как ему удается освободиться наконец от своей фальшивой любви.

Если бы в "Процессе" были только две антагонистические темы Титорелли и Гульда, роман превратился бы в мрачный ряд гротесков. Надо было, чтобы появился давно подготавливаемый, мы это видели, привратник. И он появляется, как известно, в притче, которую священник рассказывает и комментирует Йозефу К. в городском кафедральном соборе. Эта глава смущала и портила настроение некоторым читателям, которые плохо приспосабливались к такому внезапному вторжению религиозной темы, они предлагали изобразить раньше, и не в форме заключения эти события в романе, значение которых стремились приуменьшить. Но Макс Брод при издании "Процесса" не предал намерения Кафки: глава с кафедральным собором является ключевым сводом всего сооружения, с первой страницы все течет к ней. И не потому, что парабола о Двери - единственный отрывок из "Процесса", который Кафка разрешил опубликовать при жизни, - содержит уверенность или надежду; наоборот, притча еще более сгущает тени; вместо того чтобы обнадежить, как это пытался делать своими пустыми обещаниями Гульд, она вскрывает обескураживающую истину: сельский житель так до конца и остается чужд Закону, он тратит свою жизнь на просьбы и ожидания. Доступ к истине, которая сияет по ту сторону двери, для него остается закрытым; его парализует страх; он не осмеливается преодолеть немую угрозу ее стражей; он умирает, не зная Закона, который его касается и который дал бы ему смысл жизни. Кафка в дальнейшем на этом не остановится: он изобразит пути, способные, может быть, дать доступ к святая святых. Но в рамках "Процесса" медитация обрывается; она заканчивается констатацией бессилия, позором существования, лишенного своего смысла.

Эти религиозные размышления, по правде говоря, не вызывают удивления. Еще в феврале 1913 года они появлялись в письме к Фелице. "Какой природы твоя набожность? - спрашивал он. - Ты ходишь в храм, но последнее время, очевидно, ты туда не ходила. И что тебя поддерживает, идея иудаизма или идея Бога? Ощущаешь ли ты - самое главное - непрерывные связи между тобой и очень возвышенной или очень глубокой инстанцией, внушающей доверие, поскольку она далеко и, возможно, бесконечна? Всякому, кто испытывает это постоянно, нет необходимости метаться во все стороны, словно потерянная собака, и бросать вокруг себя просящие, но немые взгляды, у него нет желания спускаться в могилу, словно она теплый спальный мешок, а жизнь - холодная зимняя ночь. И, когда он поднимается по лестнице, ведущей в его контору, ему не надо видеть себя бросающимся в лестничный пролет, словно пятно света в сумерки, вращающимся вокруг собственной оси в увлекающем его вниз движении и качающим головой от нетерпения". Тот, кто пишет такие строки, явно находится на стороне нечестивцев и брошенных собак. И тем не менее эта ностальгия по вере, в данный момент не имеющей содержания, не так уж далека от веры в Бога, подобие которой она может принимать.

В августе 1914 года началась фаза интенсивной творческой активности, которая прослеживается в этой главе. В октябре Кафка берет две недели отпуска, чтобы довести до конца начатые рассказы. Ему это не удалось, только "В исправительной колонии" может быть закончен (хотя Кафка и недоволен последними страницами, которые несколько лет спустя, в 1917 году, он попытается, впрочем, безуспешно, изменить). Когда листаешь дневник 1914 года, видишь, что день за днем его охватывают усталость и сомнения. 13 декабря он сочиняет "экзегезу притчи", то есть диалог между священником и Йозефом К. о параболе с привратником и замечает: "Вместо того чтобы работать - я написал только одну страницу (толкования легенды), перечитывал готовые главы и нашел их отчасти удачными. Меня постоянно преследует мысль, что чувство удовлетворения и счастья, которое дает мне, например, легенда, должно быть оплачено, причем - чтобы никогда не знать передышки - оно должно быть оплачено тут же". 14 декабря: "Жалкая попытка ползти вперед - а ведь это возможно, самое важное место в работе, где так необходима была бы одна хорошая ночь". 31 декабря: "С августа работал, в общем - немало и неплохо, но и в первом и во втором отношении не в полную силу своих возможностей, как следовало бы, особенно если учесть, что по всем признакам (бессонница, головная боль, сердечная слабость) возможности мои скоро иссякнут". 20 января 1915 года: "Конец писанию. Когда я снова примусь за него?" 29-го: "Снова пытался писать, почти безрезультатно". 7 февраля: "Полнейший застой. Бесконечные мучения", 16-го: "Не нахожу себе места. Словно все, чем я владел, покинуло меня, а вернись оно - я едва ли был бы рад". Таким образом, начинается новый и долгий период творческого бесплодия.

Тем не менее в контрапункте его основных произведений довольно длинные наброски в то же самое время развивают другие темы. В одном из них речь идет о железнодорожной линии, затерянной в русской степи: она никуда не ведет, ни для чего не служит, изредка по ней движется одинокий путник. Служащий маленькой станции, снедаемый одиночеством, каждый день все глубже погружается в скуку, болезнь, садизм. И чтобы не было никаких недоразумений, связанных со смыслом этого рассказа, Кафка дает железнодорожной линии имя, скалькированное с его собственного, - железная дорога Кальда, такая же бесполезная и такая же лишенная смысла, как он сам. В другом отрывке дается история деревенского учителя - это заголовок рассказа, - который нашел у себя в саду громаднейшего крота, самого крупного, как ему кажется, из всех известных. Это открытие составляет его гордость и вскоре смысл существования. Он пытается заинтересовать ученый мир, он пишет трактат за трактатом, но никто не обращает внимание на его сочинения. Даже друзья, которые более всего желают ему добра, отговаривают его упорствовать; в итоге он остается единственным, кто верит в то, что он делает. Кафка затрагивает здесь не только свою личность и свою жизнь, он иронизирует также и над смыслом своего творчества - кто может его понять? кто вообще будет когда-либо читать его произведения? стоит ли говорить то, что он говорит? Он делает на шаг больше, чем учитель школы: случается, что он абсолютно не верит в литературу, которая ему представлялась предназначенной компенсировать все его неудачи и слабости.

«Вот кого мне жаль», - произносит неумолимый судья в новелле-притче «Стук в ворота». «При этом, - пишет Кафка, - он явно подразумевал не нынешнее мое положение, а то, что меня ожидает... Вдохну ли я когда-нибудь иной воздух, кроме тюремного? Вот основной вопрос, который встает передо мной, вернее, встал бы, если бы у меня была малейшая надежда на освобождение».

Чувство обреченности, загнанности, затравленности, безнадежности и бессмысленности бытия, одиночество в толпе, бессмысленная служба, отчужденность от семьи - вот что составляет мир Кафки, писателя и человека.

Его талант не был замечен современниками, хотя литературный вклад Кафки оценили известные писатели того времени: Р. Музиль, Г. Гессе, Т. Манн. Он чувствовал себя изгнанником, бездомным и неприкаянным. Судите сами, как мог себя чувствовать еврей, говорящий и пишущий на немецком, живущий в Праге, которая тогда входила в состав Австро-Венгерской империи. Если вдуматься, то в этом уже кроются зачатки трагедийного мироощущения Кафки. Один из его немецких биографов писал: «Как еврей он не был своим среди христиан. Как индифферентный еврей... он не был своим среди евреев. Как человек, который говорит по-немецки, он не был своим среди чехов. Как еврей, что говорит по-немецки, он не был своим среди немцев. Он был голый среди одетых. Как служащий по страхованию рабочих он не целиком принадлежал к буржуазии. Как бюргерский сын - не совсем к рабочим. Но и писателем он не был, потому что отдавал свои силы семье. Он жил в своей семье больше чужим, нежели кто-нибудь чужой». Невольно напрашивается параллель: Кафка и Грегор Замза, непохожий на остальных людей, чуждый в семье, не понимаемый родными. Конечно же, произошло «превращение» мальчика из обычной еврейской семьи, среднего чиновника в великого писателя, который опередил своих современников и потому был не понят и не принят ни в своей семье, ни своим временем.

Необычную, сложную, противоречивую особенность писателя создала сама жизнь. Он был свидетелем страшных, разрушительных мировых событий. В своей короткой жизни он успел стать очевидцем первой мировой войны, краха Австро-Венгерской империи, отчетливо почувствовал подземные толчки революций. «Война, революция в России и беды всего мира представляются мне полноводьем зла. Война открыла шлюзы хаоса».

На уроках учителю необходимо дать основные факты биографии писателя и ввести учащихся в кафкианскую атмосферу.

Франц Кафка родился в Праге 3 июля 1883 г. Его отец - Герман Кафка -вначале был мелким торговцем, затем, благодаря упорству и удачной женитьбе, сумел основать свое собственное дело в Праге (торговля галантерейным товаром). Сам Кафка считал себя наследником по материнской линии, которую представляли талмудисты, раввины, выкресты и безумцы. В 1893-1901 гг. он посещает гимназию. В 1901 г. поступает в Пражский университет, вначале изучает химию и германистику, затем - по настоянию отца - переключается на юриспруденцию. После университета занимается страхованием от несчастных случаев, работая в частном страховом бюро. Служба, заканчивающаяся в 14 часов, давала возможность заниматься литературой. Не случайно начало деятельности Кафки-чиновника практически совпадает с дебютом Кафки-писателя. «Свободным художником» он так никогда и не станет, хотя мечтать об этом будет постоянно. «Писательство и все с ним связанное - суть моей небольшой попытки стать самостоятельным, это проба побега.... Я пишу ночами, - признавался он, - когда страх не дает мне уснуть». Не оттого ли так сумрачны, столь мрачны, столь темны его произведения? «Я всегда буду внушать ужас людям, а больше всего - себе самому» - таково страшное признание писателя. 11 декабря 1912 г. он держал в руках свою первую книгу, сборник рассказов, которую он с посвящением подарил своей невесте Фелиции Бауэр.

Известный литературовед Б. Л. Сучков так определял место ранних произведений автора в его творчестве: «Уже первые его произведения... несли в себе зародыши неизменно тревоживших и терзавших его воображение важных и дорогих для него тем, которые в своих произведениях зрелой поры он лишь варьировал, сохраняя постоянную приверженность рано обозначившейся проблематике своего творчества. Первые его новеллы и притчи обнаружили стремление Кафки придавать неправдоподобным ситуациям внешнюю правдоподобность, облекать парадоксальное содержание в нарочито прозаичную, обыденную форму с тем, чтобы происшествие или наблюдение, не поддающееся реальному обоснованию, выглядело достовернее и правдоподобнее, нежели доподлинная правда жизни».

Кафка обращается к жанру романа. Он пытается изобразить жизнь современного ему американского мегаполиса, хотя никогда не был в Америке, чудовищную технизацию жизни, потерянность и заброшенность человека в этом мире. Роман «Америка» останется незавершенным, но будет издан через три года после смерти писателя. Параллельно с работой над романом писались его знаменитые новеллы «Превращение», «Приговор», «В исправительной колонии».

В 1914 году он начинает работу над романом «Процесс», который тоже останется незавершенным, как отмечает В. Н. Никифоров, «программно незавершенным», потому что процесс, по устному замечанию самого автора, вообще не мог достичь высших инстанций. Таким образом, роман как бы переходит в бесконечность. И это произведение также будет опубликовано после смерти писателя. Кстати, интересно знать, что многие исследователи Кафки видят в «Процессе» реминисценции «Преступления и наказания» Достоевского. Кафка в «Процессе» применяет тот же прием, что и в первом романе «Америка»: взгляд на мир исключительно через сознание героя. Количество версий в истолковании романа громадно. Но полноценного ответа нет до сих пор. Является ли роман предсказанием нацистского террора, концлагерей, убийства? Возвещает ли «Процесс» тоску по утраченному душевному покою, желание освободиться от чувства вины? Может быть, «Процесс» - это только сон, кошмарное видение? Абсурдность ситуации и в том, что герой сам себе назначает срок явки в суд и судья именно к этому времени ждет его и т.д. Возможно, персонаж страдает манией преследования. Ни одна версия не охватывает весь роман целиком, не обнимает всего подспудного смысла.

После романа в свет выходят маленькие рассказы: «Отчет для академии», «Шакалы и арабы», «У врат закона» и другие. Г. Гессе дает следующее толкование притчам и маленьким новеллам Кафки: «Вся его трагедия - а он весьма и весьма трагический поэт - есть трагедия непонимания, вернее, ложного понимания человека человеком, личности - обществом, бога - человеком». Его рассказы этих лет - свидетельство выросшего интереса Кафки к параболической форме (здесь уместно будет повторение с учащимися этого понятия - Авт.).

1917 год был насыщен событиями в личной жизни писателя: вторая помолвка с Фелицией Бауэр (Кафка не закончил ни один роман - ни в литературе, ни в жизни), занятия философией, увлечение, в частности, Кьеркегором, работа над афоризмами.

4 сентября у него установили туберкулез, и с этого момента Кафка будет брать долгосрочные отпуска в бюро и много времени проводить в санаториях и лечебницах. В декабре вторая помолвка была также расторгнута. Теперь была веская причина - подорванное здоровье. В 1918-1919 гг. творческая работа практически сведена к нулю. Исключением является только «Письмо к отцу», письмо, не дошедшее до своего адресата. Критики Кафки относят этот документ к попытке автобиографического исследования.

Двадцатый год - это работа над романом «Замок», который тоже, и это уже понятно, останется незавершенным. Роман этот является абсолютно антиисторическим, здесь нет намека на время и место, упоминание об Испании или Южной Америке звучит диссонансом ко всему произведению, становится нонсенсом.

Здоровье Кафки ухудшается, в 1921 году он пишет первое завещание, где просит М. Брода, своего душеприказчика, уничтожить все рукописи. Милене Есенской, другу и последней безнадежной любви Франца Кафки, он отдает дневники, которые она должна уничтожить после смерти автора. В 1923-1924 гг. его последняя невеста сожжет по требованию Кафки у него на глазах часть рукописей. Ф. Бауэр уедет в начале второй мировой войны в Америку и увезет с собой свыше 500 писем Кафки, долго будет отказываться их печатать, а потом продаст в дни нищеты за 5 тысяч долларов.

Последний сборник, над которым работал Кафка перед смертью, будет называться «Голодарь». Писатель читал корректуры этого сборника, но при жизни его не увидел. Последний сборник - это своеобразное подведение итогов, центральная тема рассказов - размышления о месте и роли художника в жизни, о сути искусства. В письме к Броду он говорит о своем писательстве как о «служении дьяволу», так как в основе его лежат «суетность» и «жажда наслаждений».

Еще одна сторона творчества Кафки - создание афоризмов. Всего их, в конечном счете, оказалось 109. Публиковать их он не собирается, но М. Брод собирает все афоризмы, нумерует, дает заглавие «Размышления о грехе, страдании, надежде и об истинном пути» и публикует впервые в 1931 году. Обзор творчества автора будет неполным, если не сказать о его дневниках. Писал он их, правда, нерегулярно, в течение 10 лет. Многие записи интересны тем, что являются почти готовыми новеллами.

Франц Кафка умер 3 июня 1924 года в санатории под Веной, похоронен в Праге, на еврейском кладбище.

Знакомя учащихся с биографией Кафки, учитель подчеркивает трагизм его жизни и пессимизм его взглядов.

После кратких сведений о биографии автора есть смысл погрузить учащихся в кафкианский мир с помощью притчи «Железнодорожные пассажиры», потому что, на наш взгляд, трагичность мироощущения Кафки, его концепция мира и человека, показ краха системы ценностей этого мира лучше всего ощущается в данной притче.

Необходимо отметить, что Е. В. Волощук в № 5-6 журнала «Всесвітня література» дан подробный анализ указанной притчи, поэтому нет необходимости повторять пройденное.

Дополнить этот анализ можно только предложением рассмотреть стилистическую нагрузку существительных, их огромную смысловую роль в притче.

Каждое существительное имеет несколько толкований, что доставляет ребятам радость открытия. В классе создается поисковая атмосфера, когда каждый пробует себя в сложнейшем испытании - проникнуть в мир Кафки (текст притчи лежит перед каждым учеником на парте).

Заканчивая анализ притчи, учитель предлагает учащимся подумать, каким образом афоризм Кафки, а именно: «Есть цель, но нет пути, то, что мы называли путем, - это промедление», - соотносится с основной мыслью притчи «Железнодорожные пассажиры».

Обобщая сказанное, учитель концентрирует внимание учащихся на экзистенциальном видении автора. Уместным будет повторить, что же такое экзистенциализм, сделать записи в тетради, соотнести записанное с тем, что учащиеся узнали на уроке. Предлагается следующая запись: «Экзистенциализм (от лат. еxistentiа - существование) - течение модернизма, возникло в предвоенное время и получило развитие после Второй мировой войны. Экзистенциализм связан с одноименной философской теорией и основан на ее постулатах. Экзистенциалисты изображали трагизм существования людей в мире. Всеобщий хаос, запутанный клубок проблем, случайностей, абсурда своего существования человек не мог постичь и познать, утверждали они. Все зависит от судьбы, фатума, и это с особенной силой проявляется в так называемых «пограничных» ситуациях, то есть особенно критических, таких, что ставят человека на границе между жизнью и смертью, причиняют невыносимо тяжкие страдания, подтверждая, что цель человеческого существования - смерть, а сам человек есть частица жестокого и бессмысленного мира, чужой для всех, одинокий и непонятый». Кьеркегор, которого с таким тщанием изучал Кафка, утверждал, что не может быть и речи об осмыслении человеком действительности, потому что он ограничен в своих возможностях, и что мудрость его состоит в обращении к Богу и понимании собственной ограниченности и ничтожности. Жизнь человека - «это существование для смерти».

Но теория экзистенциализма базируется не только на этих утверждениях. Главной мыслью экзистенциалистов есть следующая, высказанная Сартром: «Экзистенциализм - это и есть гуманизм». Одинокий человек сосуществует с такими же, как и он сам. То есть жизнь есть сосуществование равноправных личностей, перед лицом Бога все равны, все обречены, поэтому долг каждого - помогать себе подобным. Суть человеческого существования - в гуманизме, утверждали приверженцы данной философии.

Эта философская теория исполнена сочувствия к человеку, желания помочь ему сориентироваться в сложном и жестоком мире, она помогает понять истину, противостоять злу, насилию, тоталитарному мышлению.

Теперь более понятным для учащихся будет идейно-тематическое содержание одной из новелл Кафки - «В исправительной колонии» (предполагается, что старшеклассники ознакомились дома с этим произведением).

Итак, мы начинаем работу над новеллой Кафки «В исправительной колонии». Необходимо отметить, что проблема власти, насилия над личностью интересует писателя в философском, общечеловеческом смысле, в его произведениях власть всегда безлика, однако вездесуща и непреодолима, непобедима. Это власть системы. Многие критики утверждают, что Кафка в некотором смысле напророчил, а вернее, прозорливо предвидел появление фашизма и большевизма (романы «Процесс», «Замок», новелла «В исправительной колонии» и др.). Власть всегда алогична, потому что она власть и не снисходит до объяснения логики своих поступков. Власть, по Кафке, всегда воплощение зла и абсурда.

Г. Гессе назвал «В исправительной колонии» шедевром автора, «который к тому же стал непостижимым мастером и повелителем царства немецкого языка».

Учитель сообщает, что творческий метод Кафки - магический реализм, и обращает внимание учащихся на запись, сделанную заранее на доске:

«Одна из основных сторон магического реализма - сплав фантастического и реального. Невероятное происходит в будничной, тривиальной обстановке. Вторжение фантастического, вопреки традиции, не сопровождается яркими эффектами, а подано как обыкновенное событие. Создание особенной художественной действительности - фантастической - есть способ познания и отображения глубинного, скрытого смысла явлений реальной жизни».

Учащимся предлагается в результате работы над текстом доказать принадлежность новеллы «В исправительной колонии» к магическому реализму.

Анализ уместнее всего начать с вопросов о месте и времени происходящих событий.

Как вы думаете, почему нет точной датировки событий, не указано географическое расположение колонии?

Как же Кафка описывает место нахождения колонии? Найдите соответствующую цитату. Почему автор подчеркивает замкнутость пространства колонии? Где мы уже встречались с «островным» расположением основного места событий произведения? («Робинзон Крузо» Д. Дефо, «Повелитель мух» Г. Голдинга, «Как один мужик двух генералов прокормил» М. Салтыкова-Щедрина, «Сорок первый» Б. Лавренева, «Мы» Е. Замятина и др.) Зачем автору необходима оторванность места событий от жизни? Как проблема замкнутого пространства помогает автору лучше раскрыть свою мысль? Зачем дана фигура путешественника?

(Учащиеся в ходе беседы приходят к мысли, что, во-первых, замкнутость пространства помогает провести писателю «эксперимент» над героями в чистом виде. Остров, или (в новелле) «долина, замкнутая со всех сторон голыми косогорами», - своеобразная колба, в которой протекают без помех «химические реакции», и мы, читатели, имеем возможность наблюдать за опытом, который ставит писатель. Во-вторых, возникающая тема колонии, насилия, давления на человека приводят старшеклассников к мысли о сути тоталитаризма, ограждающего себя от жизни, от постороннего влияния, потому что тоталитаризм боится света и открытости. Тоталитарная система - система закрытая, замкнутая, опускающая «железный занавес» у своих границ, потому что боится сопоставления, за которым следует осмысление ее сути.

Путешественник - единственное связующее звено между колонией и миром. Тем больший интерес вызывают его реакции на все происходящее).

Итак, основная мысль притчи угадана: протест против насилия, уничтожения человеческой личности, деформации души, порабощения человека человеком.

Недаром символом колонии стал аппарат для экзекуций. (Читаются строки, дающие описание машины пыток). Что интересно, Кафка дает формулу действия любого аппарата насилия: сначала он «действует вручную», потом «совершенно самостоятельно» и, в конце концов, когда «последняя шестеренка выпадает», машина «разваливается». В этом весь ужас и обреченность любого аппарата подавления.

Покажите жестокость и абсурдность отношений в колонии, расскажите о ее законах, другими словами, составьте моральный кодекс этого «закрытого» общества.

(На примере жизни осужденного учащиеся делают вывод о чувстве вины, которое воспитывает в каждом мораль колонии. «Виновность всегда несомненна», - утверждает офицер.)

Естественно, что система «правосудия» стоит на страже тех, кто находится у власти. Учащиеся дают характеристику законам, судопроизводству и судебным исполнителям в исправительной колонии.

Теперь не кажется странным, что судебное разбирательство не предусмотрено, что вина одного устанавливается со слов другого, что осужденные не знают о предстоящей казни, что у них нет защитника, что они не ведают о вынесенном им приговоре. Зачем? Осужденные узнают это потом, «собственным телом», они «разберут приговор своими ранами».

Страшно то, что аппарат всегда в крови, но это, по мысли Кафки, и будет причиной его разрушения. Офицер сетует: «Большая загрязненность - его недостаток».

Учитель вместе с учащимися приходят к выводу о пророческом начале кафкианского наследия. Гений Кафки предвидел и будущую систему сталинизма, и гитлеровский «рай». Он понял, чем страшны единовластные «коменданты», которые сами являются и «солдатами, и судьями, и конструкторами, и химиками, и чертежниками». Автор новеллы-притчи прекрасно понимал, что «структура колонии целостна», что изменить существующий порядок неимоверно тяжело и что для этого потребуется очень много лет. Но Кафка предвидел также и крах любой тоталитарной системы, потому что в ней заложен механизм самоуничтожения.

Но... повторим еще раз за героем Кафки: новые поколения «никак не смогут изменить старый порядок, по крайней мере, в течение многих лет». Зададимся же вопросом: почему? Что обеспечивает жизнеспособность мертвящего порядка?

Он контролирует мысли, он посягает на свободу мысли. И в этом его величайшее зло, и в этом его величайшая сила. Почему тоталитарное советское государство просуществовало более 70 лет? Почему так сильно было фашистское правление в Германии? Одним из ответов будет: власти добились единомыслия. В таких обществах все - жертвы: и начальники, и подчиненные, и палачи, и осужденные. Об этом также повествует нам притча «В исправительной колонии».

Рассмотрим образ офицера. Кто он? Какова его система ценностей? Поспешный ответ будет правильным, но недостаточным. Офицер, конечно же, винтик этого аппарата насилия, машины пыток. Удивительным является его трогательное, восхищенное отношение к детищу коменданта. Он глядит на аппарат не без любования, с великим усердием выполняет все работы по обслуживанию механизма, он особый приверженец «целостной системы». Офицер жесток и не знает жалости к осужденному. С восторгом говорит он о муках пытаемого как о «соблазнительном зрелище», он называет «судом» убийство. Он человек, ни разу не усомнившийся в нормальности заведенного комендантом порядка. Его преданность лично бывшему коменданту и прежней системе не знает границ.

Но почему нам так жаль человека, принявшего добровольно смерть от того чудовища, которое он так любовно обхаживал и к которому привязал себя сам? Почему палач (читай, судья, в системе ценностей колонии) становится жертвой? Почему так восхищен путешественник поведением офицера перед добровольной казнью? Он считает долгом высказать офицеру следующее: «Честная ваша убежденность меня очень трогает». Путешественник видит в этом монстре, поглаживающем орудие убийства, человека по существу честного и мужественного, выполняющего свой долг как он его понимает.

В тетради у старшеклассников появится такое равенство:

ОФИЦЕР = СУДЬЯ = ПАЛАЧ = ЖЕРТВА

Никто не может спастись от давления тоталитарной машины, которая сплющивает и уродует души.

Мы жалели осужденного до тех пор, пока ему грозила опасность, но как же он гадок, когда мстительно ждет гибели офицера, отказывается помочь его спасти, на лице его застывает «широкая беззвучная улыбка» одобрения происходящего. Теперь осужденный становится пособником аппарата.

ОСУЖДЕННЫЙ = ПАЛАЧ

В тоталитарном обществе все обречены, между людьми возникает чувство родства, так как все они имеют общую судьбу. Солдат и осужденный одинаково голодны (мы это видим, когда солдат долизывает за осужденным тарелку с рисом), одинаково бесправны, забиты, унижены. Недаром, когда отменили казнь осужденного, солдат и тот, кого он раньше охранял, подружились. Они шутят, играют, спорят.

Мир тоталитаризма, с одной стороны, уничтожающе логичен, а с другой -предельно абсурден. В романе Оруэлла «1984» это предельно четко сформулировано в лозунгах Старшего брата: «Война - это мир», «Свобода - это рабство», «Незнание - сила». И, конечно же, пытать людей будут только в министерстве любви. В министерстве же правды уничтожают и фальсифицируют реальность. Такова логика абсурда.

Как реагирует мир на сосуществование с тоталитарными режимами? Понять это нам помогает путешественник. Думается, что учащимся будет небезынтересно проследить за меняющимися оценками происходящего у путешественника. В этом, суммируя ответы учащихся, говорит учитель, гениальное предвидение Кафки. Точно так же мир смотрел на образование молодой Республики Советов, на приход к власти фашистов. Мир не видел угрозы для себя в страшных режимах, не понял, что язва эта - моровая, что опухоль дает метастазы. «Путешественник думал: решительное вмешательство в чужие дела всегда рискованно. Вздумай он осудить... эту экзекуцию, ему бы сказали: ты иностранец, вот и помалкивай... Это как-никак исправительная колония, здесь необходимы особые меры и приходится строго соблюдать военную дисциплину». Но как же спешит из этого царства «справедливости» путешественник, замахивается на солдата и осужденного, чтобы они отстали, потому что хочет поскорее уехать, хочет избавиться от любых воспоминаний об этой проклятой колонии.

Кафка был бы непоследователен, если бы не заметил еще одну страшную особенность тоталитарных режимов: их возвращения ждут с нетерпением бывшие жертвы этой системы.

Офицер справедливо замечает, что при новом коменданте, который куда гуманнее прежнего, «все сплошь сторонники старого». Они бедны, голодны, они воспитаны в преклонении перед силой и поэтому не знают, что делать со свободой, которую им предлагает новая власть. Недаром надпись на могиле бывшего вождя, то есть коменданта колонии, гласит (кстати, не напоминает ли нам могила в кофейне Мавзолей на Красной площади?): «Существует предсказание, что через определенное число лет комендант воскреснет и поведет своих сторонников отвоевывать колонию из этого дома. Верьте и ждите!». От этого предсказания действительно становится страшно. Не столько пугает жуткая машина для экзекуций, сколько возможность ее восстановления.

Учитель, заканчивая обсуждение и анализ новеллы, возвращает старшеклассников к вопросу о магическом реализме и просит раскрыть его суть на примере новеллы «В исправительной колонии».

Нам кажется, урок будет незавершенным, если в классе не прозвучат свидетельства о том, что описание тоталитарного аппарата - это своеобразная традиция мировой литературы. Как тут не вспомнить Машину Благодетеля из романа Е. Замятина «Мы»? Дж. Оруэлл в статье о замятинской Утопии писал, что казни там стали делом привычным, они совершаются публично, в присутствии Благодетеля и сопровождаются чтением хвалебных од в исполнении официальных поэтов. В новелле казни происходят при огромном стечении народа, и детям, в назидание, уступают первые ряды. Оруэлл называет Машину джинном, которого человек бездумно выпустил из бутылки и не может загнать назад.

В самом романе Оруэлла «1984» роль машины исполняет комната № 101.

Машина - государственный аппарат для внедрения в мозг, в душу, в тело заповедей государства (колонии), коменданта (Старшего брата, Благодетеля) для уничтожения свободомыслия, личности. В романе Нарокова «Мнимые величины» большевик Любкин в экстазе кричит: «Людям в мозг, в сердце и в шкуру вколачивают такое сознание, что ты не только не можешь чего-нибудь своего хотеть, но даже и не хочешь хотеть! Настоящее в том, чтобы 180 миллионов к подчинению привести, чтобы каждый знал: нет его! Его нет, он пустое место, а над ним все». И, конечно же, говорить о тоталитарной системе нельзя, не вспомнив великого борца против антигуманного режима А. Солженицына, его уничтожающие характеристики тоталитарного общества, государственного аппарата подавления, уничтожения людей.

Думается, что выводы из этого урока каждый сделает самостоятельно, потому что невозможно на уроке увидеть все смысловые пласты новеллы Кафки, у каждого, несомненно, будут свои ассоциации, догадки, реминисценции. Многое останется нераскрытым. Это не страшно. Пусть ученики теперь сами, заинтересовавшись Кафкой, откроют страницы его произведений. Одно должно быть усвоено всеми - трагизм и величие мира Кафки.