Работа над книгой

«Капитанская дочка» принадлежит к обойме произведений, которыми русские писатели 1830-х откликнулись на успех переводных романов Вальтера Скотта . Пушкин планировал написать исторический роман ещё в 1820-е годы (см. «Арап Петра Великого »). Первым из исторических романов на русскую тему увидел свет «Юрий Милославский » М. Н. Загоскина (1829). Встреча Гринёва с вожатым, по мнению пушкиноведов, восходит к аналогичной сцене в романе Загоскина .

Замысел повести о пугачёвской эпохе вызрел во время работы Пушкина над исторической хроникой - «Историей Пугачёвского бунта ». В поисках материалов для своего труда Пушкин ездил на Южный Урал, где беседовал с очевидцами грозных событий 1770-х годов. По словам П. В. Анненкова , «сжатое и только по наружности сухое изложение, принятое им в „Истории“, нашло как будто дополнение в образцовом его романе, имеющем теплоту и прелесть исторических записок», в романе, «который представлял другую сторону предмета - сторону нравов и обычаев эпохи» .

«Капитанская дочка» была написана между делом, среди работ над пугачевщиной, но в ней больше истории, чем в «Истории пугачевского бунта», которая кажется длинным объяснительным примечанием к роману.

Летом 1832 года Пушкин намеревался сделать героем романа офицера, перешедшего на сторону Пугачёва, - Михаила Шванвича (1749-1802), объединив его с отцом, который был изгнан из лейб-кампании после того, как разрубил палашем в трактирной ссоре щёку Алексея Орлова . Вероятно, замысел произведения о дворянине, подавшемся из-за личной обиды в разбойники, воплотился в итоге в роман «Дубровский », действие которого было перенесено в современную эпоху .

Позднее Пушкин придал повествованию форму мемуаров , а рассказчиком и главным героем сделал дворянина, сохранившего верность долгу, несмотря на соблазн перейти на сторону бунтовщиков . Историческая фигура Шванвича, таким образом, расщепилась на образы Гринёва и его антагониста - «откровенно условного» злодея Швабрина.

Сцена встречи Маши с императрицей в Царском Селе была, очевидно, подсказана историческим анекдотом о милости Иосифа II к «дочери одного капитана» . Нестандартный, «домашний» образ Екатерины, нарисованный в повести, основан на гравюре Н. Уткина с известного портрета Боровиковского (исполненного, впрочем, гораздо позже событий, изображённых в повести) .

Вальтерскоттовские мотивы

Многие сюжетные положения «Капитанской дочки» перекликаются с романами Вальтера Скотта , на что указывал, в частности, Н. Чернышевский . В Савельиче ещё Белинский увидел «русского Калеба » . Комический эпизод со счётом Савельича Пугачёву имеет аналог в «Приключениях Найджля » (1822) . В царскосельской сцене «дочь капитана Миронова поставлена в одинаковое положение с героиней „Эдинбургской темницы “» (1818), - указывал в своё время А. Д. Галахов .

К романам Скотта восходит и развёрнутая система эпиграфов из «старинных песен», и оформление повествования послесловием фиктивного издателя .

Публикация и первые отзывы

«Капитанская дочка» была опубликована за месяц до гибели автора в издававшемся им журнале «Современник» под видом записок покойного Петра Гринёва. Из этого и последующих изданий романа по цензурным соображениям была выпущена глава о бунте крестьян в деревне Гринёва, сохранившаяся в черновой рукописи. До 1838 года никаких печатных отзывов на повесть не последовало, однако Гоголь в январе 1837 года отмечал, что она «произвела всеобщий эффект». А. И. Тургенев писал 9 января 1837 года К. Я. Булгакову :

Традиционные для вальтерскоттовцев мотивы удачно перенесены Пушкиным на русскую почву: «По размеру не более, чем одна пятая среднего романа Вальтера Скотта. Манера рассказа сжатая, точная, экономная, хотя и более просторная и неторопливая, чем в пушкинских повестях», - отмечает Д. Мирский . По его мнению, «Капитанская дочка» больше других произведений Пушкина повлияла на становление реализма в русской литературе - это «реализм, экономный в средствах, сдержанно юмористичный, лишённый всякого нажима» .

Обсуждая стилистику повести, Н. Греч в 1840 году писал, что Пушкин «с удивительным искусством умел схватить и выразить характер и тон средины XVIII века» . Не подпишись Пушкин под повестью - «и действительно можно подумать, что это в самом деле написал какой-то старинный человек, бывший очевидцем и героем описанных событий, до того рассказ наивен и безыскусствен», - соглашался с ним Ф. Достоевский . Восторженный отзыв оставил о романе Н. В. Гоголь :

Зарубежные критики далеко не столь единодушны в своих восторгах по поводу «Капитанской дочки», как русские. В частности, суровый отзыв о произведении приписывается ирландскому писателю Джеймсу Джойсу :

Действующие лица

• Пётр Андреевич Гринёв , 17-летний недоросль, с детства записанный в гвардии Семёновский полк , во время описываемых в повести событий - прапорщик . Это он ведёт повествование для своих потомков в правление Александра I , пересыпая рассказ старомодными сентенциями . В черновой версии содержалось указание, что Гринёв умер в 1817 году. По оценке Белинского , это «ничтожный, бесчувственный характер» , который нужен автору как относительно беспристрастный свидетель поступков Пугачёва .
• Колоритная фигура Емельяна Пугачева , в котором М. Цветаева видела «единственное действующее лицо» повести , несколько заслоняет собой бесцветного Гринёва. П. И. Чайковский долгое время вынашивал замысел оперы по «Капитанской дочке» , но отказался от него из-за опасений, что цензура «затруднится пропустить такое сценическое представление, из коего зритель уходит совершенно очарованный Пугачевым», ибо тот выведен у Пушкина «в сущности удивительно симпатичным злодеем» .
• Алексей Иванович Швабрин , антагонист Гринёва, - «молодой офицер невысокого роста с лицом смуглым и отменно некрасивым» и волосами, которые «черны как смоль». Ко времени появления Гринёва в крепости уже пять лет как был переведён из гвардии за дуэль. Слывёт вольнодумцем , знает французский, разбирается в литературе, но в решающий момент изменяет присяге и переходит на сторону бунтовщиков. В сущности, чисто романтический негодяй (по замечанию Мирского, это вообще «единственный у Пушкина негодяй» ).
• Марья Ивановна Миронова , «девушка лет восемьнадцати, круглолицая, румяная, с светло-русыми волосами, гладко зачесанными за уши», дочь коменданта крепости, давшая название всей повести. «Одевалась просто и мило». Чтобы спасти возлюбленного, едет в столицу и бросается в ноги царице. По замечанию князя Вяземского, образ Маши ложится на повесть «отрадным и светлым оттенком» - как своеобразная вариация на тему Татьяны Лариной . В то же время Чайковский сетует: «Мария Ивановна недостаточно интересна и характерна, ибо она безупречно добрая и честная девушка и больше ничего» . «Пустое место всякой первой любви», - вторит ему Марина Цветаева .
• Архип Савельич , стремянной Гринёвых, с пяти лет приставленный к Петру в качестве дядьки . Обращается с 17-летним офицером как с малолетним, помня наказ «смотреть за дитятей» . «Верный холоп», но лишённый холопства нравственного - прямо выражающий неудобные мысли в лицо и барину, и Пугачёву. Образ самоотверженного слуги принято относить к наиболее удачным в повести. В его наивных хлопотах о заячьем тулупе заметны следы типажа комического слуги , характерного для литературы классицизма .
• Капитан Иван Кузьмич Миронов , комендант Белогорской крепости, бодрый старик высокого роста. Выходец из солдатских детей, не получивший никакого образования. За сорок лет службы приобрёл репутацию хорошего офицера. Дома носит колпак и китайчатый халат. Во всём почти подчиняется воле умной и проницательной супруги. По замечанию Цветаевой, «тип почти комический, если бы не пришлось ему на наших глазах с честью умереть». Ю. Айхенвальд отмечает духовное родство капитана Миронова со штабс-капитаном Максимом Максимычем у Лермонтова и капитаном Тушиным у Толстого: он «лучше всех воплощает это скромное величие, этот высший героизм простоты», который вырастает у Пушкина «из будней, из скромного и неэффектного материала» .
• Василиса Егоровна Миронова , супруга коменданта, «старушка в телогрейке и с платком на голове», владелица единственной крепостной девки Палашки. Имеет репутацию «прехраброй дамы». «На дела службы смотрела, как на свои хозяйские, и управляла крепостию так точно, как и своим домком». Предпочла погибнуть рядом с мужем отъезду в безопасный губернский город. По оценке Вяземского, этот образ супружеской верности «удачно и верно схвачен кистью мастера» .

Адаптации

Повесть многократно экранизировалась, в том числе за рубежом:

• 1928 - Гвардии сержант («Капитанская дочка»), реж. Юрий Тарич (СССР)
• 1934 - Волга в огне (фр.) русск. , реж. Вячеслав Туржанский (Франция)
• 1947 - Капитанская дочка , реж. Марио Камерини (Италия)
• 1958 - Буря (итал.) русск. , реж. Альберто Латтуада
• 1958 - Капитанская дочка , фильм Владимира Каплуновского (СССР)
• 1976 - Капитанская дочка , телеспектакль Павла Резникова (СССР)
• 2000 - Русский бунт , реж. Александр Прошкин
• 2005 - Капитанская дочка , анимационный фильм Екатерины Михайловой
• Сценическая версия в Театре для детей и молодежи "Свободное пространство" (г. Орел). Режиссер - Александр Михайлов. В роли Пугачева - заслуженный артист России Валерий Лагоша.

Оперы на сюжет «Капитанской дочки» сочинили Цезарь Кюи (1909), Сигизмунд Кац (1941), Дмитрий Толстой (1976) и Михаил Коллонтай (1995-1998). В 2003 году состоялась премьера балета «Капитанская дочка», музыку к которому написал Тихон Хренников .

На зарево первого занявшегося 2 го сентября пожара с разных дорог с разными чувствами смотрели убегавшие и уезжавшие жители и отступавшие войска.
Поезд Ростовых в эту ночь стоял в Мытищах, в двадцати верстах от Москвы. 1 го сентября они выехали так поздно, дорога так была загромождена повозками и войсками, столько вещей было забыто, за которыми были посылаемы люди, что в эту ночь было решено ночевать в пяти верстах за Москвою. На другое утро тронулись поздно, и опять было столько остановок, что доехали только до Больших Мытищ. В десять часов господа Ростовы и раненые, ехавшие с ними, все разместились по дворам и избам большого села. Люди, кучера Ростовых и денщики раненых, убрав господ, поужинали, задали корму лошадям и вышли на крыльцо.
В соседней избе лежал раненый адъютант Раевского, с разбитой кистью руки, и страшная боль, которую он чувствовал, заставляла его жалобно, не переставая, стонать, и стоны эти страшно звучали в осенней темноте ночи. В первую ночь адъютант этот ночевал на том же дворе, на котором стояли Ростовы. Графиня говорила, что она не могла сомкнуть глаз от этого стона, и в Мытищах перешла в худшую избу только для того, чтобы быть подальше от этого раненого.
Один из людей в темноте ночи, из за высокого кузова стоявшей у подъезда кареты, заметил другое небольшое зарево пожара. Одно зарево давно уже видно было, и все знали, что это горели Малые Мытищи, зажженные мамоновскими казаками.
– А ведь это, братцы, другой пожар, – сказал денщик.
Все обратили внимание на зарево.
– Да ведь, сказывали, Малые Мытищи мамоновские казаки зажгли.
– Они! Нет, это не Мытищи, это дале.
– Глянь ка, точно в Москве.
Двое из людей сошли с крыльца, зашли за карету и присели на подножку.
– Это левей! Как же, Мытищи вон где, а это вовсе в другой стороне.
Несколько людей присоединились к первым.
– Вишь, полыхает, – сказал один, – это, господа, в Москве пожар: либо в Сущевской, либо в Рогожской.
Никто не ответил на это замечание. И довольно долго все эти люди молча смотрели на далекое разгоравшееся пламя нового пожара.
Старик, графский камердинер (как его называли), Данило Терентьич подошел к толпе и крикнул Мишку.
– Ты чего не видал, шалава… Граф спросит, а никого нет; иди платье собери.
– Да я только за водой бежал, – сказал Мишка.
– А вы как думаете, Данило Терентьич, ведь это будто в Москве зарево? – сказал один из лакеев.
Данило Терентьич ничего не отвечал, и долго опять все молчали. Зарево расходилось и колыхалось дальше и дальше.
– Помилуй бог!.. ветер да сушь… – опять сказал голос.
– Глянь ко, как пошло. О господи! аж галки видно. Господи, помилуй нас грешных!
– Потушат небось.
– Кому тушить то? – послышался голос Данилы Терентьича, молчавшего до сих пор. Голос его был спокоен и медлителен. – Москва и есть, братцы, – сказал он, – она матушка белока… – Голос его оборвался, и он вдруг старчески всхлипнул. И как будто только этого ждали все, чтобы понять то значение, которое имело для них это видневшееся зарево. Послышались вздохи, слова молитвы и всхлипывание старого графского камердинера.

Камердинер, вернувшись, доложил графу, что горит Москва. Граф надел халат и вышел посмотреть. С ним вместе вышла и не раздевавшаяся еще Соня, и madame Schoss. Наташа и графиня одни оставались в комнате. (Пети не было больше с семейством; он пошел вперед с своим полком, шедшим к Троице.)
Графиня заплакала, услыхавши весть о пожаре Москвы. Наташа, бледная, с остановившимися глазами, сидевшая под образами на лавке (на том самом месте, на которое она села приехавши), не обратила никакого внимания на слова отца. Она прислушивалась к неумолкаемому стону адъютанта, слышному через три дома.
– Ах, какой ужас! – сказала, со двора возвративись, иззябшая и испуганная Соня. – Я думаю, вся Москва сгорит, ужасное зарево! Наташа, посмотри теперь, отсюда из окошка видно, – сказала она сестре, видимо, желая чем нибудь развлечь ее. Но Наташа посмотрела на нее, как бы не понимая того, что у ней спрашивали, и опять уставилась глазами в угол печи. Наташа находилась в этом состоянии столбняка с нынешнего утра, с того самого времени, как Соня, к удивлению и досаде графини, непонятно для чего, нашла нужным объявить Наташе о ране князя Андрея и о его присутствии с ними в поезде. Графиня рассердилась на Соню, как она редко сердилась. Соня плакала и просила прощенья и теперь, как бы стараясь загладить свою вину, не переставая ухаживала за сестрой.
– Посмотри, Наташа, как ужасно горит, – сказала Соня.
– Что горит? – спросила Наташа. – Ах, да, Москва.
И как бы для того, чтобы не обидеть Сони отказом и отделаться от нее, она подвинула голову к окну, поглядела так, что, очевидно, не могла ничего видеть, и опять села в свое прежнее положение.
– Да ты не видела?
– Нет, право, я видела, – умоляющим о спокойствии голосом сказала она.
И графине и Соне понятно было, что Москва, пожар Москвы, что бы то ни было, конечно, не могло иметь значения для Наташи.
Граф опять пошел за перегородку и лег. Графиня подошла к Наташе, дотронулась перевернутой рукой до ее головы, как это она делала, когда дочь ее бывала больна, потом дотронулась до ее лба губами, как бы для того, чтобы узнать, есть ли жар, и поцеловала ее.
– Ты озябла. Ты вся дрожишь. Ты бы ложилась, – сказала она.
– Ложиться? Да, хорошо, я лягу. Я сейчас лягу, – сказала Наташа.
С тех пор как Наташе в нынешнее утро сказали о том, что князь Андрей тяжело ранен и едет с ними, она только в первую минуту много спрашивала о том, куда? как? опасно ли он ранен? и можно ли ей видеть его? Но после того как ей сказали, что видеть его ей нельзя, что он ранен тяжело, но что жизнь его не в опасности, она, очевидно, не поверив тому, что ей говорили, но убедившись, что сколько бы она ни говорила, ей будут отвечать одно и то же, перестала спрашивать и говорить. Всю дорогу с большими глазами, которые так знала и которых выражения так боялась графиня, Наташа сидела неподвижно в углу кареты и так же сидела теперь на лавке, на которую села. Что то она задумывала, что то она решала или уже решила в своем уме теперь, – это знала графиня, но что это такое было, она не знала, и это то страшило и мучило ее.
– Наташа, разденься, голубушка, ложись на мою постель. (Только графине одной была постелена постель на кровати; m me Schoss и обе барышни должны были спать на полу на сене.)
– Нет, мама, я лягу тут, на полу, – сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стон адъютанта из открытого окна послышался явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи, и графиня видела, как тонкие плечи ее тряслись от рыданий и бились о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
– Ложись, голубушка, ложись, мой дружок, – сказала графиня, слегка дотрогиваясь рукой до плеча Наташи. – Ну, ложись же.
– Ах, да… Я сейчас, сейчас лягу, – сказала Наташа, поспешно раздеваясь и обрывая завязки юбок. Скинув платье и надев кофту, она, подвернув ноги, села на приготовленную на полу постель и, перекинув через плечо наперед свою недлинную тонкую косу, стала переплетать ее. Тонкие длинные привычные пальцы быстро, ловко разбирали, плели, завязывали косу. Голова Наташи привычным жестом поворачивалась то в одну, то в другую сторону, но глаза, лихорадочно открытые, неподвижно смотрели прямо. Когда ночной костюм был окончен, Наташа тихо опустилась на простыню, постланную на сено с края от двери.
– Наташа, ты в середину ляг, – сказала Соня.
– Нет, я тут, – проговорила Наташа. – Да ложитесь же, – прибавила она с досадой. И она зарылась лицом в подушку.
Графиня, m me Schoss и Соня поспешно разделись и легли. Одна лампадка осталась в комнате. Но на дворе светлело от пожара Малых Мытищ за две версты, и гудели пьяные крики народа в кабаке, который разбили мамоновские казаки, на перекоске, на улице, и все слышался неумолкаемый стон адъютанта.
Долго прислушивалась Наташа к внутренним и внешним звукам, доносившимся до нее, и не шевелилась. Она слышала сначала молитву и вздохи матери, трещание под ней ее кровати, знакомый с свистом храп m me Schoss, тихое дыханье Сони. Потом графиня окликнула Наташу. Наташа не отвечала ей.
– Кажется, спит, мама, – тихо отвечала Соня. Графиня, помолчав немного, окликнула еще раз, но уже никто ей не откликнулся.
Скоро после этого Наташа услышала ровное дыхание матери. Наташа не шевелилась, несмотря на то, что ее маленькая босая нога, выбившись из под одеяла, зябла на голом полу.
Как бы празднуя победу над всеми, в щели закричал сверчок. Пропел петух далеко, откликнулись близкие. В кабаке затихли крики, только слышался тот же стой адъютанта. Наташа приподнялась.
– Соня? ты спишь? Мама? – прошептала она. Никто не ответил. Наташа медленно и осторожно встала, перекрестилась и ступила осторожно узкой и гибкой босой ступней на грязный холодный пол. Скрипнула половица. Она, быстро перебирая ногами, пробежала, как котенок, несколько шагов и взялась за холодную скобку двери.
Ей казалось, что то тяжелое, равномерно ударяя, стучит во все стены избы: это билось ее замиравшее от страха, от ужаса и любви разрывающееся сердце.
Она отворила дверь, перешагнула порог и ступила на сырую, холодную землю сеней. Обхвативший холод освежил ее. Она ощупала босой ногой спящего человека, перешагнула через него и отворила дверь в избу, где лежал князь Андрей. В избе этой было темно. В заднем углу у кровати, на которой лежало что то, на лавке стояла нагоревшая большим грибом сальная свечка.
Наташа с утра еще, когда ей сказали про рану и присутствие князя Андрея, решила, что она должна видеть его. Она не знала, для чего это должно было, но она знала, что свидание будет мучительно, и тем более она была убеждена, что оно было необходимо.
Весь день она жила только надеждой того, что ночью она уввдит его. Но теперь, когда наступила эта минута, на нее нашел ужас того, что она увидит. Как он был изуродован? Что оставалось от него? Такой ли он был, какой был этот неумолкавший стон адъютанта? Да, он был такой. Он был в ее воображении олицетворение этого ужасного стона. Когда она увидала неясную массу в углу и приняла его поднятые под одеялом колени за его плечи, она представила себе какое то ужасное тело и в ужасе остановилась. Но непреодолимая сила влекла ее вперед. Она осторожно ступила один шаг, другой и очутилась на середине небольшой загроможденной избы. В избе под образами лежал на лавках другой человек (это был Тимохин), и на полу лежали еще два какие то человека (это были доктор и камердинер).
Камердинер приподнялся и прошептал что то. Тимохин, страдая от боли в раненой ноге, не спал и во все глаза смотрел на странное явление девушки в бедой рубашке, кофте и вечном чепчике. Сонные и испуганные слова камердинера; «Чего вам, зачем?» – только заставили скорее Наташу подойти и тому, что лежало в углу. Как ни страшно, ни непохоже на человеческое было это тело, она должна была его видеть. Она миновала камердинера: нагоревший гриб свечки свалился, и она ясно увидала лежащего с выпростанными руками на одеяле князя Андрея, такого, каким она его всегда видела.
Он был таков же, как всегда; но воспаленный цвет его лица, блестящие глаза, устремленные восторженно на нее, а в особенности нежная детская шея, выступавшая из отложенного воротника рубашки, давали ему особый, невинный, ребяческий вид, которого, однако, она никогда не видала в князе Андрее. Она подошла к нему и быстрым, гибким, молодым движением стала на колени.

«Капита́нская до́чка » - исторический роман (или повесть) Александра Пушкина , действие которого происходит во время восстания Емельяна Пугачёва . Впервые опубликован без указания имени автора в 4-й книжке журнала «Современник» , поступившей в продажу в последней декаде 1836 года .

Сюжет

На склоне лет помещик Пётр Андреевич Гринёв ведёт повествование о бурных событиях своей молодости. Детство своё он провёл в родительском поместье в Симбирской губернии , пока в 16 лет строгий отец - офицер в отставке - не распорядился отправить его служить в армию: «Полно ему бегать по девичьим да лазить на голубятни».

Волею судьбы по пути к месту службы молодой офицер встречается с Емельяном Пугачёвым , который тогда был просто беглым, никому не известным казаком. Во время бурана тот соглашается проводить Гринёва с его старым слугой Савельичем к постоялому двору. В знак признательности за услугу Пётр отдаёт ему свой заячий тулуп.

Приехав на службу в пограничную Белогорскую крепость , Пётр влюбляется в дочь коменданта крепости, Машу Миронову. Сослуживец Гринёва, офицер Алексей Швабрин, с которым он познакомился уже в крепости, тоже оказывается неравнодушен к капитанской дочери и вызывает Петра на дуэль , в ходе которой наносит Гринёву ранение. О поединке становится известно отцу Петра, который отказывается благословить брак с бесприданницей.

Тем временем разгорается Пугачёвщина, которую сам Пушкин характеризовал как «русский бунт, бессмысленный и беспощадный ». Пугачёв со своим войском наступает и захватывает крепости в оренбургской степи. Дворян казнит, а казаков призывает в своё войско. Родители Маши погибают от рук бунтовщиков; Швабрин присягает Пугачёву, а Гринёв отказывается. От верной казни его спасает Савельич, обратившись к Пугачёву. Тот узнает человека, который ему помог зимой, и дарит ему жизнь.

На предложение поступить в войско Пугачёва Гринёв не соглашается. Он уезжает в осаждённый повстанцами Оренбург и воюет против Пугачёва, но однажды получает письмо от Маши, которая осталась в Белогорской крепости из-за болезни. Из письма он узнаёт, что Швабрин хочет насильно на ней жениться. Гринёв без разрешения покидает службу, прибывает в Белогорскую крепость и с помощью Пугачёва спасает Машу. Позже по доносу Швабрина его арестовывают уже правительственные войска. Гринёва приговаривают к казни, заменённой на ссылку в Сибирь на вечное поселение. После этого Маша едет в Царское Село к Екатерине II и вымаливает прощение жениху, рассказав всё, что знала и заметив, что П. А. Гринёв не смог оправдаться перед судом только потому, что не хотел впутывать её .

Работа над книгой

«Капитанская дочка» принадлежит к числу произведений, которыми русские писатели 1830-х откликнулись на успех переводных романов Вальтера Скотта . Пушкин планировал написать исторический роман ещё в 1820-е годы (см. «Арап Петра Великого »). Первым из исторических романов на русскую тему увидел свет «Юрий Милославский » М. Н. Загоскина (1829). Встреча Гринёва с вожатым, по мнению пушкиноведов, восходит к аналогичной сцене в романе Загоскина .

Замысел повести о пугачёвской эпохе вызрел во время работы Пушкина над исторической хроникой - «Историей Пугачёвского бунта ». В поисках материалов для своего труда Пушкин ездил на Южный Урал, где беседовал с очевидцами грозных событий 1770-х годов. По словам П. В. Анненкова , «сжатое и только по наружности сухое изложение, принятое им в „Истории“, нашло как будто дополнение в образцовом его романе, имеющем теплоту и прелесть исторических записок», в романе, «который представлял другую сторону предмета - сторону нравов и обычаев эпохи» .

«Капитанская дочка» была написана между делом, среди работ над пугачевщиной, но в ней больше истории, чем в «Истории пугачевского бунта», которая кажется длинным объяснительным примечанием к роману.

Летом 1832 года Пушкин намеревался сделать героем романа офицера, перешедшего на сторону Пугачёва, - Михаила Шванвича (1749-1802), объединив его с отцом, который был изгнан из лейб-кампании после того, как разрубил палашом в трактирной ссоре щёку Алексея Орлова . Вероятно, замысел произведения о дворянине, подавшемся из-за личной обиды в разбойники, воплотился в итоге в роман «Дубровский », действие которого было перенесено в современную эпоху .

Екатерина II на гравюре Н. Уткина

Позднее Пушкин придал повествованию форму мемуаров , а рассказчиком и главным героем сделал дворянина, сохранившего верность долгу, несмотря на соблазн перейти на сторону бунтовщиков . Историческая фигура Шванвича, таким образом, расщепилась на образы Гринёва и его антагониста - «откровенно условного» злодея Швабрина.

Сцена встречи Маши с императрицей в Царском Селе была, очевидно, подсказана историческим анекдотом о милости Иосифа II к «дочери одного капитана» . Нестандартный, «домашний» образ Екатерины, нарисованный в повести, основан на гравюре Н. Уткина с известного портрета Боровиковского (исполненного, впрочем, гораздо позже событий, изображённых в повести) .

Вальтерскоттовские мотивы

Многие сюжетные положения «Капитанской дочки» перекликаются с романами Вальтера Скотта , на что указывал, в частности, Н. Чернышевский . В Савельиче ещё Белинский увидел «русского Калеба » . Комический эпизод со счётом Савельича Пугачёву имеет аналог в «Приключениях Найджела » (1822) . В царскосельской сцене «дочь капитана Миронова поставлена в одинаковое положение с героиней „Эдинбургской темницы “» (1818), - указывал в своё время А. Д. Галахов .

Публикация и первые отзывы

«Капитанская дочка» была опубликована за месяц до гибели автора в издававшемся им журнале «Современник» под видом записок покойного Петра Гринёва. Из этого и последующих изданий романа по цензурным соображениям была выпущена глава о бунте крестьян в деревне Гринёва, сохранившаяся в черновой рукописи. До 1838 года никаких печатных отзывов на повесть не последовало, однако Гоголь в январе 1837 года отмечал, что она «произвела всеобщий эффект». А. И. Тургенев писал 9 января 1837 года К. Я. Булгакову :

Повесть Пушкина… так здесь прославилась, что Барант , не шутя, предлагал автору, при мне, перевести её на французский с его помощию, но как он выразит оригинальность этого слога, этой эпохи, этих характеров старорусских и этой девичьей русской прелести - кои набросаны во всей повести? Главная прелесть в рассказе, а рассказ перерассказать на другом языке - трудно.

Традиционные для вальтерскоттовцев мотивы удачно перенесены Пушкиным на русскую почву: «По размеру не более, чем одна пятая среднего романа Вальтера Скотта. Манера рассказа сжатая, точная, экономная, хотя и более просторная и неторопливая, чем в пушкинских повестях», - отмечает Д. Мирский . По его мнению, «Капитанская дочка» больше других произведений Пушкина повлияла на становление реализма в русской литературе - это «реализм, экономный в средствах, сдержанно юмористичный, лишённый всякого нажима» .

Обсуждая стилистику повести, Н. Греч в 1840 году писал, что Пушкин «с удивительным искусством умел схватить и выразить характер и тон средины XVIII века» . Не подпишись Пушкин под повестью - «и действительно можно подумать, что это в самом деле написал какой-то старинный человек, бывший очевидцем и героем описанных событий, до того рассказ наивен и безыскусствен», - соглашался с ним Ф. Достоевский . Восторженный отзыв оставил о романе Н. В. Гоголь :

Решительно лучшее русское произведенье в повествовательном роде. Сравнительно с «Капитанской дочкой» все наши романы и повести кажутся приторной размазней. <...> В первый раз выступили истинно русские характеры: простой комендант крепости, капитанша, поручик; сама крепость с единственной пушкой, бестолковщина времени и простое величие простых людей.

Зарубежные критики далеко не столь единодушны в своих восторгах по поводу «Капитанской дочки», как русские. В частности, суровый отзыв о произведении приписывается ирландскому писателю Джеймсу Джойсу :

В этой повести ни грамма интеллекта. Недурно для своего времени, но в наше время люди куда сложнее. Не могу понять, как можно увлекаться столь примитивной продукцией - сказками, которые могли забавлять кого-то в детстве, о бойцах, злодеях, доблестных героях и конях, скачущих по степям с припрятанной в уголке прекрасной девицей лет семнадцати от роду, которая только и ждёт, что её спасут в подходящий момент.

Действующие лица

• Пётр Андреевич Гринёв , 17-летний недоросль, ещё будучи в утробе матери записанный в гвардии Семёновский полк ; во время описываемых в повести событий - прапорщик . Как раз он и ведёт повествование для своих потомков в правление Александра I , пересыпая рассказ старомодными сентенциями . В черновой версии содержалось указание, что Гринёв умер в 1817 году. По оценке Белинского , это «ничтожный, бесчувственный характер» , который нужен автору как относительно беспристрастный свидетель поступков Пугачёва . Однако по мнению Ю. М. Лотмана в Петре Андреевиче Гринёве «есть нечто, что привлекает к нему симпатии автора и читателей: он не укладывается в рамки дворянской этики своего времени, для этого он слишком человечен» :276 .
• Колоритная фигура Емельяна Пугачёва , в котором М. Цветаева видела «единственное действующее лицо» повести , несколько заслоняет собой Гринёва. П. И. Чайковский долгое время вынашивал замысел оперы по «Капитанской дочке» , но отказался от него из-за опасений, что цензура «затруднится пропустить такое сценическое представление, из коего зритель уходит совершенно очарованный Пугачёвым», ибо тот выведен у Пушкина «в сущности удивительно симпатичным злодеем» .
• Алексей Иванович Швабрин , антагонист Гринёва, - «молодой офицер невысокого роста с лицом смуглым и отменно некрасивым» и волосами, которые «черны как смоль». Ко времени появления Гринёва в крепости уже пять лет как был переведён из гвардии за дуэль. Слывёт вольнодумцем , знает французский, разбирается в литературе, но в решающий момент изменяет присяге и переходит на сторону бунтовщиков. В сущности, чисто романтический негодяй (по замечанию Мирского, это вообще «единственный у Пушкина негодяй» ).
• Марья Ивановна Миронова , «девушка лет осьмнадцати, круглолицая, румяная, с светло-русыми волосами, гладко зачесанными за уши»; дочь коменданта крепости, давшая название всей повести. «Одевалась просто и мило». Чтобы спасти возлюбленного, едет в столицу и бросается в ноги царице. По замечанию князя Вяземского, образ Маши ложится на повесть «отрадным и светлым оттенком» - как своеобразная вариация на тему Татьяны Лариной . В то же время Чайковский сетует: «Мария Ивановна недостаточно интересна и характерна, ибо она безупречно добрая и честная девушка и больше ничего» . «Пустое место всякой первой любви», - вторит ему Марина Цветаева .
• Архип Савельич , стремянной Гринёвых, с пяти лет приставленный к Петру в качестве дядьки . Обращается с 17-летним офицером как с малолетним, помня наказ «смотреть за дитятей» . «Верный холоп», но лишённый холопства нравственного - прямо выражающий неудобные мысли в лицо и барину, и Пугачёву. Образ самоотверженного слуги принято относить к наиболее удачным в повести. В его наивных хлопотах о заячьем тулупе заметны следы типажа

В каком году была написана повесть "Капитанская дочка"?

Повесть «Капитанская дочка» была написана в 1833-1836 годах.

«Капита"нская до"чка» - ставшая классикой русской литературы повесть Александра Сергеевича Пушкина, посвящённая событиям Крестьянской войны 1773-1775 годов под предводительством Емельяна Пугачёва. Впервые была опубликована в 1836 году в журнале «Современник» без подписи автора. Глава о крестьянском бунте в деревне Гринёва осталась неопубликованной, что объяснялось цензурными соображениями.
Повествование ведётся от лица офицера Петра Андреевича Гринёва - молодого офицера, происходящего из знатного военного рода, проходящего службу в Белогорской крепости.
Сюжет повести пересекается с опубликованным в 1814 году романом Вальтера Скотта «Уэверли, или Шестьдесят лет назад» , посвященной шотландскому национальному восстанию против английского владычества в 1745 году.
По художественному стилю следует отнести произведение к реализму.

Давно, очень давно (так начала моя бабушка свою повесть), в то время, когда мне было еще не более шестнадцати лет, жили мы - я и покойный мой батюшка - в крепости Нижне-озерной, на Оренбургской линии. Надобно тебе сказать, что эта крепость нисколько не походила ни на здешний город Симбирск, ни на тот уездный городок, в который ты, дитя мое, ездил прошлого года: она была так невелика, что и пятилетний ребенок не устал бы обежавши ее вокруг; домы в ней были все маленькие, низенькие, по большей части сплетенные из прутьев, обмазанные глиною, покрытые соломою и огороженные плетнями. Но Нижне-озерная не походила также и на деревню твоего батюшки, потому что эта крепость имела в себе, кроме избушек на курьих ножках, - старую деревянную церковь, довольно большой и столь же старый дом крепостного начальника, караульню и длинные бревенчатые хлебные магазейны. К тому же крепость наша с трех сторон была обнесена бревенчатым тыном, с двумя воротами и с востренькими башенками по углам, а четвертая сторона плотно примыкала к Уральскому берегу, крутому, как стена, и высокому, как здешний собор. Мало того, что Нижнеозерная была так хорошо обгорожена: в ней находились две или три старые чугунные пушки, да около полусотни таких же старых и закоптелых солдат, которые хотя и были немножко дряхленьки, но все-таки держались на своих ногах, имели длинные ружья и тесаки, и после всякой вечерней зари бодро кричали: с богом ночь начинается . Хотя нашим инвалидам редко удавалось показывать свою храбрость, однако ж нельзя было обойтись и без них; потому что тамошняя сторона была в старину весьма беспокойна: в ней то бунтовали башкирцы, то разбойничали киргизцы - все неверные бусурманы, лютые как волки и страшные как нечистые духи. Они не только что захватывали в свой поганый плен христианских людей и отгоняли христианские табуны; но даже подступали иногда к самому тыну нашей крепости, грозя всех нас порубить и пожечь. В таких случаях солдатушкам нашим было довольно работы: по целым дням отстреливались они от супостатов с маленьких башенок и сквозь щели старого тына. Покойный мой батюшка (получивший капитанский чин еще при блаженной памяти императрице Елисавете Петровне) командовал как этими заслуженными стариками, так и прочими жителями Нижнеозерной - отставными солдатами, казаками и разночинцами; короче сказать, он был по-нынешнему комендантом, а по-старинному командиром крепости. Батюшка мой (помяни господи душу его в царстве небесном) был человек старого века: справедлив, весел, разговорчив, называл службу матерью, а шпагу сестрою - и во всяком деле любил настоять на своем. Матушки у меня уже не было. Бог взял ее к себе, прежде нежели я выучилась выговаривать ее имя. Итак, в большом командирском доме, о котором я тебе говорила, жили только батюшка, да я, да несколько старых денщиков и служанок. Ты, может быть, подумаешь, что в таком захолустье было нам весьма скучно. Ничего не бывало! Время и для нас так же скоро катилось, как и для всех христиан православных. Привычка, дитя мое, украшает всякую долю, если только в голову не заберется всегдашняя мысль, что там хорошо, где нас нет , как говорит пословица. К тому же скука привязывается по большей части к людям праздным; а мы с батюшкой редко сиживали поджав руки. Он или учил своих любезных солдат (видно, что солдатской-то науке надобно учиться целый свой век!), или читал священные книги, хотя, правду сказать, это случалось довольно редко, потому что покойник-свет (дай ему бог царство небесное) был учен по-старинному, и сам бывало говаривал в шутку, что грамота ему не далась, как турку пехотная служба. Зато уж он был великий хозяин - и за работами в поле присматривал все своим глазом, так что в летнюю пору проводил бывало целые божие дни на лугах и на пашнях. Надобно тебе сказать, дитя мое, что как мы, так и прочие жители крепости сеяли хлеба и косили сена - немного, не так, как крестьяне твоего батюшки, но столько, сколько нам было нужно для домашнего обихода. Об опасности, в какой мы тогда жили, ты можешь судить по тому, что земледельцы наши работали в поле не иначе, как под прикрытием значительного конвоя, который должен был защищать их от нападений киргизцев, беспрестанно рыскавших около линии, подобно волкам голодным. Потому-то присутствие батюшки моего при полевых работах было нужно не только для одной их успешности, но и для безопасности работающих. Ты видишь, дитя мое, что у батюшки моего было довольно занятий. Что же касается до меня, то и я не убивала времени напрасно. Без похвальбы скажу, что, несмотря на мою молодость, я была настоящею хозяйкою в доме, распоряжалась и в кухне и в погребе, а иногда за отсутствием батюшки, и на самом дворе. Платье для себя (о модных магазинах у нас и не слыхивали) шила я сама; а сверх того находила время починивать батюшкины кафтаны, потому что ротный портной Трофимов начинал уже от старости худо видеть, так что однажды (смешно, право, было) положил заплатку, мимо прорехи, на целое место. Успевая таким образом отправлять мои домашние делишки, я никогда не пропускала случая побывать в божием храме, если только наш отец Власий (прости ему, господи) не поленится бывало отправить божественную литургию. Впрочем, дитя мое, ты ошибаешься, если думаешь, что я и батюшка жили в четырех стенах одни, ни с кем не знаясь и не принимая к себе людей добрых. Правда, нам редко удавалось хаживать в гости; зато батюшка был большой хлебосол, а у хлебосола бывает ли без гостей? Каждый почти вечер собирались в нашу приемную горницу: старик порутчик, казачий старшина, отец Власий и еще кой-какие жители крепости - всех не припомню. Все они любили потягивать вишневку и домашнее пиво, любили потолковать и поспорить. Разговоры их, разумеется, были расположены не по книжному писанью, а так наобум: бывало, кому что придет в голову, тот то и мелет, потому что народ-то был все такой простой… Но о покойниках надобно говорить одно только хорошее, а наши старые собеседники давно, давно уже покоятся на кладбище.

В 1836 году в журнале «Современник» впервые была опубликована повесть Пушкина «Капитанская дочка». Повесть, которую мы все проходили в школе и которую немногие перечитывали позднее. Повесть, которая куда сложнее и глубже, чем принято считать. Что же такого есть в «Капитанской дочке», оставшееся за рамками школьной программы? Почему она актуальна и по сей день? И за что ее называют «самым христианским произведением русской литературы»? На эти и другие вопросы ответил писатель и литературовед Алексей Варламов .

По сказочным законам

В самом начале ХХ века один честолюбивый литератор, приехавший в Петербург из провинции и возмечтавший попасть в петербургское религиозно-философское общество, принес свои сочинения на суд Зинаиды Гиппиус. Декадентская ведьма отозвалась о его опусах невысоко. «Читайте «Капитанскую дочку», - было ее наставление. От этого напутствия Михаил Пришвин - а молодым писателем был он - отмахнулся, ибо счел для себя оскорбительным, но четверть века спустя, многое пережив, записал в дневнике: «Моя родина не Елец, где я родился, не Петербург, где я наладился жить, то и другое для меня теперь археология… моя родина, непревзойденная в простой красоте, в сочетавшейся с ней доброте и мудрости, - моя родина - это повесть Пушкина «Капитанская дочка».

И в самом деле - вот поразительное произведение, которое признали все и никогда не пытались сбросить с корабля современности. Ни в метрополии, ни в эмиграции, ни при каких политических режимах и властных настроениях. В советской школе эту повесть проходили в седьмом классе. Как сейчас помню сочинение на тему «Сравнительная характеристика Швабрина и Гринева». Швабрин - воплощение индивидуализма, клеветы, подлости, зла, Гринев - благородство, доброта, честь. Добро и зло вступают в схватку и в конечном итоге побеждает добро. Казалось бы, все очень просто в этом конфликте, линейно - ан нет. «Капитанская дочка» - произведение очень непростое.

Во-первых, этой повести предшествовала, как известно, «История Пугачевского бунта», по отношению к которой «Капитанская дочка» - формально своего рода художественное приложение, а в сущности, преломление, преображение исторических взглядов автора, в том числе на личность Пугачева, что очень точно заметила Цветаева в эссе «Мой Пушкин». Да и вообще неслучайно Пушкин опубликовал повесть в «Современнике» не под своим именем, но в жанре семейных записок, якобы доставшихся издателю от одного из потомков Гринева, а от себя дал лишь название и эпиграфы к главам. А во-вторых, у «Капитанской дочки» есть другой предшественник и спутник - неоконченный роман «Дубровский», и два этих произведения связывают очень прихотливые взаимоотношения. К кому ближе Владимир Дубровский - к Гриневу или к Швабрину? Нравственно - конечно к первому. А исторически? Дубровский и Швабрин оба - изменники дворянству, пусть и по разным причинам, и оба дурно заканчивают. Быть может, именно в этом парадоксальном сходстве и можно найти объяснение тому, почему Пушкин отказался от дальнейшей работы над «Дубровским» и из не до конца очерченного, несколько смутного, печального образа главного героя возникла пара Гринев и Швабрин, где у каждого внешнее соответствует внутреннему и оба получают по делам своим, как в нравоучительной сказке.

«Капитанская дочка», собственно, и написана по сказочным законам. Герой ведет себя щедро и благородно по отношению к случайным и необязательным, казалось бы, людям - офицеру, который, пользуясь его неопытностью, обыгрывает его в бильярд, платит сто рублей проигрыша, случайного прохожего, который вывел его на дорогу, угощает водкой и дарит ему заячий тулуп, и за это позднее они отплачивают ему великим добром. Так Иван-царевич бескорыстно спасает щуку или горлицу, а они за это помогают ему одолеть Кащея. Дядька же Гринева Савельич (в сказке это был бы «серый волк» или «конек-горбунок») при несомненной теплоте и обаянии этого образа сюжетно выглядит как помеха гриневской сказочной правильности: он против того, чтобы «дитя» платило карточный долг и награждало Пугачева, из-за него Гринева ранят на дуэли, из-за него он попадает в плен к солдатам самозванца, когда едет выручать Машу Миронову. Но в то же время Савельич заступается за барина перед Пугачевым и подает ему реестр разграбленных вещей, благодаря чему Гринев получает в качестве компенсации лошадь, на которой совершает выезды из осажденного Оренбурга.

Под присмотром свыше

Тут нет нарочитости. В прозе Пушкина незримо присутствует сцепление обстоятельств, но оно не искусственно, а естественно и иерархично. Пушкинская сказочность оборачивается высшим реализмом, то есть действительным и действенным Божьим присутствием в мире людей. Провидение (но не автор, как, например, Толстой в «Войне и мире», убирающий со сцены Элен Курагину, когда ему необходимо сделать Пьера свободным) ведет героев Пушкина. Это нисколько не отменяет известную формулу «какую штуку удрала со мной Татьяна, она вышла замуж» - просто судьба Татьяны и есть проявление высшей воли, которую ей дано распознавать. И такой же дар послушания есть у бесприданницы Маши Мироновой, которая мудро не торопится замуж за Петрушу Гринева (вариант попытки брака без родительского благословления полусерьезно-полупародийно представлен в «Метели», и известно, к чему он приводит), а полагается на Провидение, лучше знающее, что надо для ее счастья и когда придет его время.

В пушкинском мире все находится под присмотром свыше, но все же и Маша Миронова, и Лиза Муромская из «Барышни-крестьянки» были счастливее Татьяны Лариной. Почему - Бог весть. Это мучило Розанова, для которого усталый взгляд Татьяны, обращенный к мужу, перечеркивает всю ее жизнь, но единственное, чем могла бы она утешиться - именно она стала женским символом верности, черты, которую почитал Пушкин и в мужчинах, и в женщинах, хоть и вкладывал в них разные смыслы.

Один из самых устойчивых мотивов в «Капитанской дочке» - мотив девичьей невинности, девичьей чести, так что эпиграф к повести «Береги честь смолоду» может быть отнесен не только к Гриневу, но и к Маше Мироновой, и ее история сохранения чести не менее драматична, чем его. Угроза подвергнуться насилию - самое страшное и реальное, что может произойти с капитанской дочкой на протяжении практически всего повествования. Ей угрожает Швабрин, потенциально ей угрожают Пугачев и его люди (не случайно Швабрин пугает Машу судьбой Лизаветы Харловой, жены коменданта Нижнеозерской крепости, которая после того как муж ее был убит, стала наложницей Пугачева), наконец, ей угрожает и Зурин. Вспомним, что, когда солдаты Зурина задерживают Гринева как «государева кума», следует приказ офицера: «отвести меня в острог, а хозяюшку к себе привести». И потом, когда все разъясняется, Зурин просит извинения перед дамой за своих гусар.

А в главе, которую Пушкин исключил из окончательной редакции, знаменателен диалог между Марьей Ивановной и Гриневым, когда оба оказываются в плену у Швабрина:
«- Полно, Петр Андреич! Не губите за меня и себя и родителей. Выпустите меня. Швабрин меня послушает!
- Ни за что, - закричал я с сердцем. - Знаете ли вы, что вас ожидает?
- Бесчестия я не переживу, - отвечала она спокойно».
А когда попытка освободиться заканчивается неудачей, раненый изменник Швабрин издает точно такой же приказ, что и верный присяге Зурин (носящий в этой главе фамилию Гринев):
«- Вешать его... и всех... кроме ее...»
Женщина у Пушкина - главная военная добыча и самое беззащитное на войне существо.
Как сберечь честь мужчине более или менее очевидно. Но девушке?
Этот вопрос, наверное, автора мучил, неслучайно он так настойчиво возвращается к судьбе жены капитана Миронова Василисы Егоровны, которую после взятия крепости пугачевские разбойники «растрепанную и раздетую донага» выводят на крыльцо, а потом ее, опять же нагое, тело валяется у всех на виду под крыльцом, и только на другой день Гринев ищет его глазами и замечает, что оно отнесено немного в сторону и прикрыто рогожею. В сущности, Василиса Егоровна берет на себя то, что предназначалось ее дочери, и отводит от нее бесчестье.

Своего рода комической антитезой представлениям повествователя о драгоценности девичьей чести служат слова командира Гринева генерала Андрея Карловича Р., который, опасаясь того же, что стало нравственной пыткой для Гринева («На дисциплину разбойников никак нельзя положиться. Что будет с бедной девушкой?»), совершенно по-немецки, житейски практично и в духе белкинского «Гробовщика» рассуждает:
«(...) лучше ей быть покамест женою Швабрина: он теперь может оказать ей протекцию; а когда его расстреляем, тогда, Бог даст, сыщутся ей и женишки. Миленькие вдовушки в девках не сидят; то есть хотел я сказать, что вдовушка скорее найдет себе мужа, нежели девица».

И характерен горячий ответ Гринева:
«Скорее соглашусь умереть, - сказал я в бешенстве, - нежели уступить ее Швабрину!»

Диалог с Гоголем

«Капитанская дочка» писалась почти одновременно с Гоголя, и между этими произведениями также идет очень напряженный, драматический диалог, вряд ли сознательный, но тем более существенный.

В обеих повестях завязка действия связана с проявлением отцовской воли, которая противоречит материнской любви и ее одолевает.

У Пушкина: «Мысль о скорой разлуке со мною так поразила матушку, что она уронила ложку в кастрюльку, и слезы потекли по ее лицу».

У Гоголя: «Бедная старушка (...) не смела ничего говорить; но, услыша о таком страшном для нее решении, она не могла удержаться от слез; взглянула на детей своих, с которыми угрожала ей такая скорая разлука, - и никто бы не смог описать всей безмолвной горести, которая, казалось, трепетала в глазах ее и в судорожно сжатых губах».

Отцы же в обоих случаях решительны.

«Батюшка не любил ни переменять свои намерения, ни откладывать их исполнения», - сообщает в своих записках Гринев.

У Гоголя жена Тараса надеется, что «авось либо Бульба, проснувшись, отсрочит денька на два отъезд», но «он (Бульба. - А. В.) очень хорошо помнил всё, что приказывал вчера».

И у Пушкина, и у Гоголя отцы не ищут для детей легкой доли, посылают туда, где либо опасно, либо по крайней мере не будет светских развлечений и мотовства, и дают им наставления.

«- Теперь благослови, мать, детей своих! - сказал Бульба. - Моли Бога, чтобы они воевали храбро, защищали бы всегда честь лыцарскую, чтобы стояли всегда за веру Христову, а не то - пусть лучше пропадут, чтоб и духу их не было на свете!».

«Батюшка сказал мне: “Прощай, Петр. Служи верно, кому присягнешь; слушайся начальников; за их лаской не гоняйся; на службу не напрашивайся; от службы не отговаривайся; и помни пословицу: береги платье снову, а честь смолоду”».

Вокруг этих нравственных предписаний и строится конфликт обоих произведений.

Остап и Андрий, Гринев и Швабрин - верность и предательство, честь и измена - вот что составляет лейтмотивы двух повестей.

Швабрин написан так, что его ничто не извиняет и не оправдывает. Он воплощение подлости и ничтожества, и для него обыкновенно сдержанный Пушкин не жалеет черных красок. Это уже не сложный байронический тип, как Онегин, и не милая пародия на разочарованного романтического героя, как Алексей Берестов из «Барышни-крестьянки», который носил черное кольцо с изображением мертвой головы. Человек, способный оклеветать отказавшую ему девушку («Ежели хочешь, чтоб Маша Миронова ходила к тебе в сумерки, то вместо нежных стишков подари ей пару серег», - говорит он Гриневу) и тем самым нарушить дворянскую честь, легко изменит присяге. Пушкин сознательно идет на упрощение и снижение образа романтического героя и дуэлянта, и последнее клеймо на нем - слова мученицы Василисы Егоровны: «Он за душегубство и из гвардии выписан, он и в Господа Бога не верует».

Именно так - в Господа не верует, вот самая страшная низость человеческого падения, и это оценка дорогого стоит в устах того, кто некогда и сам брал «уроки чистого афеизма», но к концу жизни художественно слился с христианством.

Иное дело - предательство у Гоголя. Оно, если так можно выразиться, романтичнее, соблазнительнее. Андрия погубила любовь, искренняя, глубокая, самоотверженная. О последней минуте его жизни с горечью пишет автор: «Бледен, как полотно, был Андрий; видно было, как тихо шевелились уста его и как он произносил чье-то имя; но это не было имя отчизны, или матери, или братьев - это было имя прекрасной полячки».

Собственно, и умирает Андрий у Гоголя гораздо раньше, нежели Тарас произносит знаменитое «Я тебя породил, я тебя и убью». Погибает он («И погиб козак! Пропал для всего козацкого рыцарства») в тот момент, когда целует «благовонные уста» прекрасной полячки и ощущает то, «что один только раз в жизни дается чувствовать человеку».

А вот у Пушкина сцена прощания Гринева с Машей Мироновой накануне приступа Пугачева написана словно в пику Гоголю:
«- Прощай, ангел мой, - сказал я, - прощай, моя милая, моя желанная! Что бы со мною ни было, верь, что последняя (курсив мой. - А.В.) моя мысль будет о тебе».
И дальше: «Я с жаром ее поцеловал и поспешно вышел из комнаты».

Любовь к женщине у Пушкина - не помеха дворянской верности и чести, но ее залог и та сфера, где эта честь в наибольшей степени себя проявляет. В Запорожской Сечи, в этой гульбе и «беспрерывном пиршестве», которое имело в себе что-то околдовывающее, есть все, кроме одного. «Одни только обожатели женщин не могли найти здесь ничего». У Пушкина прекрасная женщина есть везде, даже в гарнизонном захолустье. И везде есть любовь.

Да и само казачество с его духом мужского товарищества романтизируется и героизируется у Гоголя и совершенно в ином ключе изображено у Пушкина. Сначала казаки вероломно переходят на сторону Пугачева, потом сдают своего предводителя царю. И то, что они неверны, заранее знают обе стороны.

«- Принять надлежащие меры! - сказал комендант, снимая очки и складывая бумагу. - Слышь ты, легко сказать. Злодей-то, видно, силен; а у нас всего сто тридцать человек, не считая казаков, на которых плоха надежда, не в укор буди тебе сказано, Максимыч. (Урядник усмехнулся.)».
«Самозванец несколько задумался и сказал вполголоса:
- Бог весть. Улица моя тесна; воли мне мало. Ребята мои умничают. Они воры. Мне должно держать ухо востро; при первой неудаче они свою шею выкупят моей головой».

А вот у Гоголя: «Сколько ни живу я на веку, не слышал я, паны братья, чтобы козак покинул где или продал как-нибудь своего товарища».

Зато само слово «товарищи», во славу которого Бульба произносит знаменитую речь, встречается в «Капитанской дочке» в той сцене, когда Пугачев и его сподвижники поют песню «Не шуми, мати, зеленая дубравушка» о товарищах казака - темной ночи, булатном ноже, добром коне и тугом луке.

И Гринева, который только что был свидетелем страшного бесчинства, учиненного казаками в Белогорской крепости, это пение потрясает.

«Невозможно рассказать, какое действие произвела на меня эта простонародная песня про виселицу, распеваемая людьми, обреченными виселице. Их грозные лица, стройные голоса, унылое выражение, которое придавали они словам и без того выразительным, - все потрясало меня каким-то пиитическим ужасом».

Движение истории

Гоголь пишет о жестокости казаков - «избитые младенцы, обрезанные груди у женщин, содранные кожи с ног по колени у выпущенных на свободу (...) не уважали козаки чернобровых панянок, белогрудых, светлоликих девиц; у самых алтарей не могли спастись они», - и эту жестокость не осуждает, считая ее неизбежной чертой того героического времени, которое породило людей, подобных Тарасу или Остапу.

Единственный раз, когда он наступает на горло этой песне, - в сцене пыток и казни Остапа.
«Не будем смущать читателей картиною адских мук, от которых дыбом поднялись бы их волоса. Они были порождение тогдашнего грубого, свирепого века, когда человек вел еще кровавую жизнь одних воинских подвигов и закалился в ней душой, не чуя человечества».

У Пушкина описание изуродованного пытками старого башкирца, участника волнений 1741 года, который не может ничего сказать своим истязателям, потому что во рту у него шевелится короткий обрубок вместо языка, сопровождается, казалось бы, схожей сентенцией Гринева: «Когда вспомню, что это случилось на моем веку и что ныне дожил я до кроткого царствования императора Александра, не могу не дивиться быстрым успехам просвещения и распространения правил человеколюбия».

Но в целом отношение к истории у Пушкина иное, чем у Гоголя - он видел смысл в ее движении, видел в ней цель и знал, что в истории есть Божий Промысел. Отсюда его знаменитое письмо к Чаадаеву, отсюда движение народного голоса в «Борисе Годунове» от бездумного и легкомысленного признания Бориса царем в начале драмы и до ремарки «народ безмолвствует» в ее конце.
У Гоголя же «Тарасу Бульбе» как повести о прошлом противопоставлены «Мертвые души» настоящего, и пошлость нового времени для него страшнее жестокости старины.

Примечательно, что в обеих повестях есть сцена казни героев при большом стечении народа, и в обоих случаях осужденный на казнь находит в чужой толпе знакомое лицо или голос.

«Но, когда подвели его к последним смертным мукам, казалось, как будто стала подаваться его сила. И повел он очами вокруг себя: Боже, Боже, все неведомые, все чужие лица! Хоть бы кто-нибудь из близких присутствовал при его смерти! Он не хотел бы слышать рыданий и сокрушения слабой матери или безумных воплей супруги, исторгающей волосы и биющей себя в белые груди; хотел бы он теперь увидеть твердого мужа, который бы разумным словом освежил и утешил при кончине. И упал он силою и воскликнул в душевной немощи:
- Батько! Где ты? Слышишь ли ты?
- Слышу! - раздалось среди всеобщей тишины, и весь миллион народа в одно время вздрогнул».
Пушкин и здесь скупее.

«Он присутствовал при казни Пугачева, который узнал его в толпе и кивнул ему головою, которая через минуту, мертвая и окровавленная, была показана народу».

Но и там, и там - один мотив.

У Гоголя родной отец провожает сына и тихо шепчет: «Добре, сынку, добре». У Пушкина Пугачев - посаженный отец Гринева. Таким он явился ему в пророческом сне; как отец он позаботился о его будущем; и в последнюю минуту жизни в огромной толпе народа никого более близкого, чем сохранивший честь дворянский недоросль, разбойнику и самозванцу Емеле не нашлось.

Тарас и Остап. Пугачев и Гринев. Отцы и дети минувших времен.

На заставке: иллюстрация Михаила Нестерова.